Фэй Уэлдон - Расщепление. Беда

— Не вижу ничего смешного, — сказал Эдвин, словно ничуть не удивившись. — Почему ты смеешься над чужими несчастьями?

— Ну, — сказала Анджелика, — будь так на самом деле, это были бы и мои несчастья.

— Так ты отрицаешь? — спросил Эдвин. — А Сьюзен говорит, что так и есть.

Анджелика просто не может поверить такому о Сьюзен — что она, лишь бы выпутаться, врет так, будто все они еще учатся в школе. Ясное небо заволакивают тучи, черные тучи, слой за слоем, и между слоями бушуют разные грозы, питаясь друг другом. Молнии располосовывают небо; грохочет гром; бури хлещут ливнями. Анджелика более не стоит чистая, безмятежная, озаренная солнцем любви и благополучия. Земля, на которой она стоит, содрогается. И надеяться ей остается только на то, что земля все-таки не поглотит ее целиком. Слишком уж внезапно все это.

Эдвин включает телевизор, будто ничего не произошло.

— Эдвин, — говорит Анджелика мужу, — в Железнодорожном коттедже происходит что-то непонятное. Неужели тебя это не интересует?

— Нет, — говорит Эдвин, — ведь к нам, в сущности, это никакого отношения не имеет.

Он уже смотрит программу документальных фильмов о Северной Ирландии и не отводит глаз от экрана.

— А по-моему, имеет, — говорит Анджелика.

— Я знал, что ты примешься это смаковать, — говорит Эдвин. — Непорядочно сплетничать о частных делах.

— Но Сьюзен моя подруга, — говорит Анджелика. — У нее несчастье…

— Ну, твое поведение с ней вряд ли можно назвать поведением подруги.

— Если она врет про мужа Розамунды и меня… — говорит Анджелика.

— Мне кажется, ее тревожат твои намерения относительно ее собственного мужа, а не мужа Розамунды.

— Бред какой-то, — говорит Анджелика.

Она бы хорошенько встряхнула мужа, но только он стал совсем чужим и к тому же враждебным.

— У тебя нет никакой лояльности по отношению ко мне? — спрашивает Анджелика. — Ты готов слушать любые дурацкие сплетни.

— В дом их принесла ты, — роняет Эдвин. — Это ты хотела вести светскую жизнь. Сьюзен звонила мне вчера. Ей был нужен мой совет.

И он рассказал Анджелике, что Сьюзен обсуждала с Клайвом Раппапортом по телефону какой-то рабочий проект. А Натали взяла отводную трубку, подслушала, поняла все не так и закатила истерику.

— Хотя собственное поведение Натали, — говорит Эдвин, — едва ли дает ей право возражать против того, как поступает и как не поступает Клайв, но когда же женщины бывали объективны? Их понятия о справедливости крайне однобоки. Сьюзен опасалась, как бы Натали не натворила бед, позвонив Хамфри, а потому позвонила мне. Только и всего.

— А почему тебе? — спрашивает Анджелика.

— Наверное, — говорит Эдвин, — потому что я ее друг и единственный, кому она может доверять, зная, что он не станет смаковать чужое несчастье, не превратит в сплетни и анекдот нечто столь важное. Не могло бы все это подождать конца программы?

«Как он смеет! — говорит голос в голове Анджелики. — Как он смеет!»

Другой говорит: «Не руби сук, на котором сидишь», и еще один говорит: «Уведи его наверх и оттрахай». Анджелика встряхивает головой, чтобы отделаться от них, и это ей удается.

Анджелика выключает телевизор. Эдвин вздыхает.

— Я не верю, что Сьюзен хоть чуточку подозревает меня и Хамфри, — говорит Анджелика, беря себя в руки. — Хамфри мне в отцы годится. Но не стоит ли нам разобраться в этом? Вдруг это фантазии Хамфри. Будто я на него нацелилась. Извини, что я выключила телевизор. Я поступила грубо.

— Пустяки, — говорит Эдвин как ни в чем не бывало. — Думаю, Сьюзен слишком впечатлительна. Ее так тревожит, что она начнет стареть! Я ей говорил, что это глупости.

— А ты откуда знаешь? — спрашивает Анджелика. — Откуда ты знаешь про Сьюзен то, чего не знаю я? Ты говоришь так, словно ты самый близкий ее человек.

— Когда ты в киоске «Наследие», — говорит Эдвин, — мы со Сьюзен иногда прогуливаемся. Ее интересует столько всего, чем ты вовсе не интересуешься. Например, английские полевые цветы.

— Стерва! — говорит Анджелика, ставя точку.

— Сьюзен говорит, что в твоем отношении к ней, ей кажется, есть элемент лесбийства, — говорит Эдвин. — Это ее смущает. Она думает, что ты, возможно, предпочитаешь женщин мужчинам, но боишься посмотреть правде в глаза.

— А что думаешь ты? — спросила Анджелика.

— Не знаю, — сказал Эдвин. — Последнее время ты не слишком-то ко мне льнешь.

Анджелика расхаживала по комнате и думала, думала, а Эдвин гладил собак и ерошил им шерсть — лабрадорам: один лежал поперек его колен, остальные — на его ступнях, крупные, ласковые, плотные, золотистые. Эдвин снова включил телевизор. Но программа о Северной Ирландии кончилась. Эдвин опять вздохнул.

«Он больше тебя не любит, — сказал ей один из голосов. — Он ждет, чтобы ты исчезла». Но Анджелика отмахнулась от такого злобного запугивания.

— И какой совет ты дал Сьюзен? — спросила Анджелика у Эдвина, словно ей был разрешен один-единственный вопрос, будто в какой-то детской игре, а потому ему следовало быть исчерпывающим.

— Я сказал, что, поскольку Натали и мстительна, и собственница, она незамедлительно обратится к Хамфри. А потому Сьюзен необходимо ее опередить и самой рассказать мужу, прежде чем бомба взорвется. Ну как?

— Эдвин, — сказала Анджелика, — это очень странный совет. Чего ты добиваешься? Чтобы все разлетелось вдребезги? Сьюзен следовало все отрицать, и конец. Все!

— Моя дорогая, — сказал Эдвин, — она посоветовалась со мной, а не с тобой.

«У Эдвина связь со Сьюзен, — сказал голос, — и он тоже только сейчас узнал, что Сьюзен трахается с Клайвом. И он действительно хочет, чтобы все разлетелось вдребезги».

«Заткнись!» — мысленно взвизгнула Анджелика, а голос сказал обиженно: «Ну, потом не говори, что я тебя не предупреждала», — и умолк.

В дверь поскреблись — звук был средним между царапаньем и стуком, — и Эдвин ее открыл, и вошла Сьюзен, рыдая, с распухшим от слез лицом, дрожащая от холода, босая. Снаружи землю покрывал снег. Пальцы у нее на ногах посинели от холода. Сьюзен села в кресло, Анджелика побежала за одеялами, а Эдвин взял ступни Сьюзен в свои руки и начал растирать их и похлопывать, чтобы восстановить кровообращение.

— Хамфри выгнал меня из дома, — плакала Сьюзен. — Из моего собственного дома. Я сделала все, как ты мне сказал, Эдвин. Я выждала удобный момент и призналась ему, как глупо и смешно я вела себя с Клайвом. Сказала ему, что это ничего не значит. Сказала им, что Натали реагирует неадекватно. Сказала им, что я меньше всего хотела причинить боль Натали: разве я могла бы? Она же моя подруга. Я сказала Хамфри, что он последнее время совсем ушел в дела, так почему его удивляет, что я обратила внимание на другого мужчину. В конце-то концов я его много моложе. Я объяснила ему про поразительную интеллектуальную и творческую гармонию между мной и Клайвом, и секс тут вовсе ни при чем. Просто мы иногда встречаемся, чтобы побыть вдвоем, ну, как мы с тобой, Эдвин. Мы с Эдвином иногда ходим погулять на природе, Анджелика. Я сказала Хамфри, что он должен сделать вывод из этого случая и понять, что его брак в опасности, и он должен приложить больше усилий для его сохранения: если он и дальше будет мной перенебрегать, это ничего не даст. А он у меня на глазах превратился в первобытного викторианца! Е-мое! Вышвырнул меня из дома — буквально, физически, не дал мне даже времени надеть туфли, а дверь запер, так что я не смогла войти. Я зашла к соседям и позвонила Клайву, но он просто слюнтяй. Сказал, что Натали наглоталась снотворного, он ждет врача и разговаривать со мной не может. Назвал ее «моя жена», словно это такое волшебное слово. Она ему важна, а я нет. Он у нее полностью под каблуком. Такая подлая, злоехидная стерва! — Сьюзен схватила Анджелику за руку. — Для меня все это так жутко! Ты ведь меня не оттолкнешь, Анджелика?