Ольга Арефьева - Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной

Стою и чувствую, как взрослею,
У стен есть плотность и глубина,
У плоти есть под корою змеи,
Улыбка Кали слегка злобна.
Остра печаль, одиноки черви,
Безликий сфинкс не пускает слез.
Веревка — это не просто вервие,
Внутри и так перепилен трос.
Увитый матчем щербленых кнопок
Кассир-привратник глядит в дупло,
Жует билеты, небрит и робок,
А время роли уже пошло.
Театр открыт как коробка снизу,
Видны запыленные кишки,
Пернатый клоун идет карнизом
И шлет измученные смешки.
Учите текст, шевеля глазами,
Пока предсердие ловит такт.
Наш главный чем-то все время занят,
Не надо плакать, у нас аншлаг.
Ступни к стропилам небес прижаты,
Башка стучит в мировое дно:
Извне все это висит как вата,
А изнутри как в гробу темно.
Красива участь кривых амуров,
Босых цариц в зоопарке сцен,
Ты эпизод — ты взлетаешь хмуро
И попадаешь не в бровь, а в плен.
А наверху все пески да точки,
Овалы клетки, щенки химер:
Ты не попал в них настолько точно,
Что аплодировал весь партер.
В глазах по лампочке, в ребрах дырка,
Астральный ветер, картонный член.
Я сирота, я умею зыркать,
И нажимать, и стрелять с колен.
Ты будешь в платье из красных буден
Кружить смещенный ногами пол,
Но ты не знаешь, кто эти люди,
К которым ты, наконец, пришел.

это новый виток одиночества
или всего лишь очередной приступ клаустрофобии?
м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м
птица времени хищная опять мучишь меня
зачем я печальна тобой
когда идешь мне
летишь мной
мней мно мну…
клаус троф об и я.
рысь не грызь брысь!
сыгоре улын ыл
гранзай аголант
залгар ао
крелой с и.

Когда я была человеком,
Я не умела летать.
Меня уважали вещи
За сутулую стать.
Меня презирали кошки,
Но камни молчали вслед,
А люди боялись того, что
Чего-то во мне нет.
Я ела из глиняной миски
Железным предметом суп
И не понимала смысла
В сближеньи горячих губ.
Земля колобком каталась,
А я недвижно ждала,
Когда надавят на жалость
Истошные колокола.
И вздрогнут грудями девки,
А мужики струхнут:
Ведь Бог похож на возницу,
В руке держащего кнут,
В глазах его вспышки молний,
А в голосе — нежный гром.
Любовь его — это волны,
Их не исчерпать ведром.
А пробужденье похоже
На двухнедельный оргазм,
И те, кто на небо вхожи,
Зачем-то прячутся в грязь.
Кусают за ноги звери,
И в темечко каплет уют,
В нас Бог пытается верить,
Суд входит. И все встают.

Внебрачные дети драконов
Цеплялись за розу ветров,
Нагие тела саксофонов
Фанфарили стройностью строф.
Прощай, его летняя жалость,
Зимой он уйдет на покой —
Напрасно змея размечталась
О ветреном змее с тоской.
Рожденная ползать, знай место,
И шкуру в гармошку ссучи —
Ни мать, ни жена, ни невеста,
Забудь про ветра и лучи.
Колодная дама, будь тише —
Дракону не быть королем,
Он ветрен, как флюгер на крыше,
Он с детства был лучшим вралем.
Анданте закончено точкой,
Аллегро не раньше весны.
Усни, завернувшись клубочком,
Смотри в темноте его сны.
В часах его время без стрелок,
На стрелках часы без минут,
И мир незатейливый мелок
Под бреющим летом простуд.
Мечтай о несбыточной выси
И ползать учись без прикрас,
А он не увидит на письмах
Рубашками вверх мезальянс.
Люби его, клетка без птицы,
Люби, без иголочки нить,
Быть может, потом не случится
Кого-то еще полюбить.

бабочка бьющаяся в сетях страдания
подбитая лапа бездомной собаки
цепочка босых следов на январском снегу
гитара со струнами из слез
июльское небо из-за прутьев клетки
эротические танцы со смертью у края пропасти
ожерелье из терновника
пауза между двумя звуками флейты
китайская стена одиночества
нити дождя сшивающие небо и землю
лабиринт из слов для заблудившейся мыши
браслеты на запыленных щиколотках цыганки
погремушка в руках мудрого младенца
молоко расплескавшееся на горячей дороге
кузнечик отравленный фиолетовым цветком
пылинка канифоли на занесенном смычке
управляющая тенями создающая облака на аквамариновом небе
листающая миры как страницы и везде находящая себя неизменной
девочка с дудочкой просящая милостыню в подземном переходе
кармен продолжающая танцевать с ножом в груди
монахиня в келье нанизывающая молитвы на четки
ущелье между движениями секундной стрелки
непорочная Дева на медальоне проститутки
рыба с телом женщины плывущая со стеблями осоки в руках
медная монета в ссохшейся стариковской ладони
кошачий прыжок и вспорхнувшая белая голубка
алая дверь боли что отворяется сумерками
праматерь Ева пред древом запретным
та что смотрится в разбитое зеркало брошенного дома
игольчатая гусеница ползущая через асфальтовую дорогу
птенец с прозрачными веками съеденный муравьями
вселенная зашифрованная в иероглифе страсти
одинокий человеческий голос которому откликаются лишь химеры
босая жрица луны танцующая на разбитых стаканах
тетраэдр печали затерянный на плоскости времени суток
неразменная непродажная неизменная
преданная распятая и воскресшая в третий день по писанию
одушевляющая предметы оживляющая мертвых
очеловечивающая животных обожествляющая человеков
это любовь моя

Во рту держала рыбку
Хрустальная цыганка,
И сердце защемило
Дверями наготы.
Оденься, голодранка,
Нельзя жить наизнанку —
Стекольщик Армадилло
Шьет хрупкие листы.
Рисует арабески
Звенящим стеклорезом
По форме остролиста
Твоих прекрасных глаз,
Его движенья точны
И непорочны точки,
С тобой он пал бы низко,
Но только не сейчас.
Вечерние таксисты
Как дерево, безлисты,
Они везут в тупые
И острые углы,
Свобода в их квартирах
Разбита транспортиром,
Копеечки — мониста,
Колечки — кандалы.
Нутро ее отверсто,
И ребра ее — рельсы
Ключицы — полустанки
И рюмки — позвонки.
Летит из улья пуля,
Кусает за грудину,
А он глядит слезами
В босые потолки.
Стекольщик Броненосец
Заезженной пластинкой
Царапает о пулю
Мишенью на груди —
Кого цыганка просит,
Того она не бросит,
Пока ее кастрюля
Звенит струей воды.
Слова во рту как рыбки —
Струей воды играют
На флейте тонких пальцев,
Чья пустотела кость,
Стекольщик, сшей ей платье,
Сравняй ее со знатью,
На флейты тонких пальцев
Надень алмазы звезд!
Хоть это не поможет,
Хоть все одно и то же,
Но для любви не будет
Ни слова ни окна,
Она опять любима,
Но эти нули мимо,
Она опять прекрасна,
Она опять одна.