Тим О'Брайен - Что они несли с собой

Двадцать лет спустя я все еще вижу солнечный свет на лице Лимона. Я вижу, как он поворачивается, оглядываясь на Крыса Кайли, потом смеется, делает тот дурацкий полушажок из тени на солнечный свет, лицо у него внезапно становится коричневое и лоснящееся… В тот миг, когда его нога коснулась земли, он, наверное, решил, что это солнечный свет его убивает. Это был не солнечный свет. Это была спрятанная 105-я. Но если когда-нибудь мне удастся рассказать историю как надо, как свет точно уплотнился вокруг него, подхватил и поднял высоко на дерево, если бы я когда-нибудь сумел передать фатальную белизну того света, его мгновенную вспышку, очевидные причину и следствие, то вы бы поверили в то последнее, во что поверил Курт Лимон, что для него, вероятно, и было конечной и высшей истиной.

Порой, когда я рассказываю эту истории во время выступления, какая-нибудь женщина потом подходит ко мне и говорит, что ей понравилось. Да, это всегда женщина. Обычно женщина в годах, добродушного темперамента и либеральных взглядов. Она объясняет, что, как правило, ненавидит военные истории, что не может понять, как люди могут упиваться всей этой кровью и грязью. Но эта ее впечатлила. Бедный детеныш буйвола, он так ее расстроил. Иногда женщина даже слезы льет. «Если бы я побывала на войне, — говорит она, — я бы оставила все позади, двигалась бы дальше. Нашла бы новые истории».

Мне тут же кое-что приходит на ум, то, чего я никогда не скажу…

Перед моим мысленным взором встает лицо Крыса Кайли, его горе, и я думаю: Ах ты, тупая стерва!

Она же ничего не поняла!

Ведь это была не армейская байка . Это была история про любовь .

Но такого нельзя сказать. Можно только терпеливо рассказывать эту историю снова и снова, что-то добавляя и что-то опуская, придумывая что-нибудь тут и там, чтобы добраться до сути. «Не было никакого Митчелла Сандерса», — говоришь ей. Никакого Лимона, никакого Крыса Кайли. Никакой развилки троп. Никакого детеныша буйвола. Никаких лиан, никакого мха или белых цветочков. «Все от начала и до конца выдумка», — объясняешь ты тупой стерве. Все до последней чертовой детали — горы и река, и особенно тот несчастный детеныш буйвола. Ничего этого не было. Ничегошеньки. И даже если бы такое произошло, то не в горах, а в деревушке на полуострове Батанган. Дождь лил как сумасшедший, и однажды ночью парень по имени Стинк Харрис проснулся с воплем и пиявкой на языке. Можно поведать правдивую армейскую байку, если просто продолжать ее рассказывать.

И, разумеется, в конечном итоге настоящая военная история никогда не бывает про войну. Она про солнечный свет. Она про то, как рассвет наползает на реку, когда ты знаешь, что должен ее форсировать, и маршем пойти в горы, и сделать вещи, которые боишься делать. Она про любовь и память. Она про печаль и горе. Она про сестер, которые никогда не пишут в ответ, и про людей, которые никогда не слушают.

Когда погиб Курт Лимон, мне трудно было горевать. Я плохо его знал, а то, что мне о нем было известно, не впечатляло. Он разыгрывал из себя крутого солдата, вечно выделывался, распускал хвост, и нередко перебирал с этим. Он отколол несколько опасных шуток, даже пару-тройку таких, которые казались чистым безумием, как в тот раз, когда он разрисовал себе все тело, нацепил жутковатую маску и отправился просить сладости на Хэллоуин. Но после он никак не мог перестать хвастать. Он все трепался и трепался о своих подвигах, прибавляя к ним мелкие красивые детали, которых на самом деле не было. Думается, он был слишком уж высокого о себе мнения, что плохо кончилось. Или наоборот. Возможно, он как раз чересчур сильно старался затушевать то, что слишком низкого мнения о себе.

Так или иначе, о мертвых легко лить слезы, и чтобы уберечься от этого, расскажу короткую историю про Курта Лимона.

В феврале наш взвод отрядили в район боевых действий, прозванный Рокет-Покет (такое название он получил из-за того, что враг частенько именно оттуда запускал ракеты по аэродрому в Чу-Лае). Но для нас это было как двухнедельный отпуск. Рокет-Покет растянулся вдоль берега Южно-Китайского моря, и обстановка там была как на курорте: белые пляжи, пальмы и дружественные деревеньки. Время выдалось тихое. Никаких потерь, никакого контакта с противником. Разумеется, вышестоящие не могли оставить нас в покое, и как-то после полудня вертолетом пригнали армейского стоматолога, чтобы проверил и по мелочи подлатал нам зубы. Это был высокий худющий молодой капитан, лысый и с дурным запахом изо рта. Полчаса он читал нам лекцию на тему гигиены полости рта, демонстрировал, как правильно чистить зубы и пользоваться зубной нитью, а после открыл свою лавочку в небольшой палатке, и мы по очереди отправились на личный осмотр. Устроено было все крайне примитивно. Имелись бормашина, работающая от аккумулятора, топчан, ведро морской воды для споласкивания рта и железный чемоданчик с различными инструментами. Своего рода конвейерная стоматология, быстрая и безликая, и больше всего молодого капитана, похоже, заботило, как бы не превысить время приема.

Пока мы сидели и ждали, Курт Лимон начал нервничать. Он все время ерзал и теребил свой личный знак. Наконец кто-то спросил, в чем проблема, а Лимон опустил глаза на руки и сказал, что в старших классах школы у него была парочка неприятных историй со стоматологами. «Они же сущие садисты», — сказал он. У них там самая настоящая камера пыток. Он не против крови или боли — если уж на то пошло, в бою ему даже здорово, — но в стоматологах есть что-то такое, от чего его жуть берет. Он глянул на палатку и добавил:

— Ну уж нет, я туда не пойду. Мне в рот никто не полезет.

Но десять минут спустя, когда стоматолог выкрикнул его фамилию, Лимон встал и пошел в палатку.

Это не заняло много времени. Он потерял сознание еще до того, как капитан к нему прикоснулся.

Нам вчетвером пришлось поднимать Лимона и укладывать его на топчан. Когда он пришел в себя, на лице у него было забавное незнакомое выражение, почти смущенное, точно его поймали на каком-то страшном преступлении. Он отказывался с кем-либо говорить. До конца дня он чурался остальных, сидел один под деревом и только пялился на палатку стоматолога. Он казался чуток оглушенным. Время от времени мы слышали, как он бранился, наверное, старался спустить пар. Любой другой над случившимся посмеялся бы, но для Курта Лимона это было чересчур. Судя по всему, от стыда в голове у него что-то перемкнуло. Поздно ночью он пробрался в палатку стоматолога. Он включил фонарик, разбудил молодого капитана и сказал ему, мол, у него чудовищно болит зуб. Мол, просто убийственно, словно ему гвоздь в десну загоняют. Стоматолог даже мелкого кариеса у него не нашел, но Лимон не унимался, поэтому капитан в конечном итоге пожал плечами, вколол ему новокаин и вырвал совершенно здоровый зуб. Нет сомнения, болело потом жутко, но наутро Курт Лимон улыбался до ушей.