Александр Киров - Другие лошади [сборник]

В наше время, когда все всем соседи на каком-то непонятном запредельном пространстве, найти человека не составляет никакого труда. Что я и сделал, отправив сочинение адресату старинным способом: бумажной почтой. В том числе и последний лист.

Родителей нет дома. Сторожат что-то сутки через трое. Причём, каждый своё, то есть своё чужое или чужое своё. Каждый. Когда спят друг с другом, не пойму. Я ни разу не слышал.

Можно до утра сидеть на кухне, поставив на стол настольную лампу и превратив кухню в подобие кабинета. И вот я пишу это сочинение. И уже почти его написал. Но, чувствую, нужно что-то добавить для прочности композиции.

Чу! В дверь звонят. Не иначе меня пришли убивать…

Нет, это не убивать меня пришли. Это приходили меня любить. Она уже ушла в рассвет, сказав, что восхищается мной, что я её бешу, что она меня любит и презирает, что я герой и трус.

Пожалуй, я не буду спать этой ночью. Побыть в однокомнатной квартире одному – слишком большая роскошь для того, чтобы тратить её на сон.

Светает. Предметы, явления, лица, действия и признаки, а также признаки действий и признаки признаков теряют свою ночную магию, свою истинную сущность. Остаются местоимения. Серые невыразительные местоимения. Впрочем, действия ещё какие-то остаются, тщетные, напрасные. И усталые модальные слова. И пугливые междометия.

Чу! Звонят. Наверное, это пришли меня любить.

Снег повалил неожиданно. В конце марта.

Он падал страшными в своей величине и неспешности хлопьями, которые тут же скрыли не успевшую надышаться воздухом землю. А потом эти хлопья были скрыты хлопьями следующими. Снегопаду, казалось, не будет конца. Но ровно в полдень, завалив по колено узкие улочки городка, снег прекратился. И в голове не укладывалось, что падал он всего один час.

А с самого утра была такая хорошая погода!

Радовало и ещё одно обстоятельство – у нас был вечер встречи.

Двадцать лет не виделись. И теперь съехались в городок нашей юности.

Утром собрались в alma mater – и давай обниматься.

Бухнули чутарик. Не сильно. Надо, чтоб до вечера силы остались.

Вечером концерт, накрытый в одном из бывших наших классов стол и танцы.

Входишь в затемнённый зал – и ощущение, будто на машине времени попал в прошлое.

Темно ещё, в темноте изменения тел, происшедшие за двадцать лет, не столь заметны.

Лишь глаза сверкают.

А глаза те же, будьте уверены.

В общем, здорово.

Но было одно обстоятельство, которое как-то сразу, ещё до снега, подпортило мне настроение.

Не пришёл Костян.

Мы с Костяном были по корешам. То есть не разлей вода. Он местный – я приезжий.

Это нас и объединило.

Когда я поступил в колледж и заселился в общежитие, девочки сразу предупредили: вали куда-нибудь на неделю. Вечером гопники придут, будут вас прописывать. Они всегда так: первую неделю зверствуют, потом жить дают.

Ну, в первый вечер я свалить не успел. Спрятался в сушилке. Не нашли, пронесло как-то. А на следующий день, прям с утра, стал я думать. И взгляд мой упал на соседа по парте. На Костяна то есть.

Я вокруг да около ходить не стал, спросил напрямую: «Можно, я поживу у тебя неделю?»

Он только плечами пожал: «Живи».

Месяц я у него отсиживался.

Картошку вместе копали.

Отца у Костяна не было, умер давно уже. Да и мама болела. Она тоже потом, говорят, умерла.

А другана своего я отблагодарил. Когда в общаге акклиматизировался, так сказать. Он же нелюдимый, угрюмый. И вот я ему рассказал, что есть такие люди – девки. У них волосы длинные, грудь имеется, которая спереди выпирает. Есть и ещё различия.

Костян оказался способным учеником. Но на четвёртой, по моим подсчётам, чувихе сломался. Да так и проходил с нею два последних курса.

Предложение сделал, но она испугалась, что за больной свекрухой придётся ходить, и уехала восвояси. Он переживал, говорят, сильно. Пил даже.

А я довёл свой послужной список до полусотни и поехал увеличивать счёт до ста уже в университет.

Это я про нас, Костяна и меня, если вкратце.

И вот он, подонок, не пришёл с утра в колледж.

Я ещё накануне забеспокоился, когда по межгороду ему звякнул.

Он меня, конечно, не узнал. Потом удивился вроде как. Я и выпали:

– Завтра у вахты…

Это мы так с ним прощались в годы учёбы.

А он, это теперешний Костян, бесцветно как-то:

– Ну… не знаю…

Я подумал: может, устал после работы. (Он вроде вальщиком леса хрястает.) Но что-то недоброе в душе моей кольнуло.

А сегодня он и взаправду не пришёл.

Часов до трёх дня мы всей группой, за исключением Костяна, колобродили по городу.

Вдруг девки запищали, что им надо краситься-одеваться. Парни заныли, что хотят сесть в кафе и пожрать по-человечьи.

Прикинул я, чем посиделки эти закончатся.

И решил, что отколюсь-ка я да навещу этого подонка Костяна. Посмотрю в его пыльные глаза (ну правда, они у кореша будто пылью присыпаны) и скажу ему пару ласковых.

И пошёл по старой памяти.

Стоит, подонок.

Снег роет.

Дед у него большо-ой кусок земли отхватил. Дом построил, дочь родил, да и помер. Про бабку не знаю ничего. Сбежала вроде.

Мать на участке этом корячилась-корячилась, да и надорвалась. Коська-то поздно у неё появился. Муж пил. Собственно это обстоятельство она и вспомнила раз пятьсот за время наших коротких застолий.

И была у семейки этой одна странность.

Они по весне выгребали со двора снег. На дорогу бросали и вдоль забора.

Я вот, грешный человек, до сих пор не могу понять – на шиша? Растает ведь.

Вот смотрю… А странности-то остались.

Костян мой за двадцать лет подсох. Похудел то есть. А и был нежирный. Смотрю, ушанку снял, пот со лба вытер. Волосы все на месте. Но то ли снегом их припорошило, то ли нонсенс какой – полголовы седые.

Что ещё. Осанка не изменилась. Прямой, точно кол проглотил.

А! Вот ещё… Он без перчаток был. Я смотрю: у него указательного пальца на левой руке нет.

Короче, красавец.

А я на него через забор зырю.

Наконец, снизошёл, заметил меня, элемента нетрудового.

И говорит равнодушно так:

– О, здорово, Серёга!

Тут я, признаться разозлился.

– Здорово, – говорю, – мудак.

Он засмеялся:

– Кхы-кхы-кхы.

Тут я как заору:

– Так, мля, пять минут на сборы – и со мной пошёл, да?

Он кхыкать перестал и руками разводит:

– Не, Серый, не пойду я. Вишь, снегом занят.

Подумал и на кой-то ляд ещё раз добавил:

– Занят, Серя, снегом.

Я за калиткой аж взвизгнул:

– Ах ты дятел, – говорю, – мы приехали… За тридевять земель в тридесятом царстве живём и приехали. А ты…

А он, представляете, от меня отвернулся, лопату взял и давай мокрый снег на кубики резать.

Я психанул, развернулся – и был таков.