Лидия Ульянова - Здесь и сейчас

— А хороша бабенка, — неожиданно вынес вердикт Наумчик, — я бы с такой не задумываясь…

— Знаешь, сколько такая стоит? — смеясь, охладил его пыл Моня. — Работай, Наумчик, и любую бабу купить сможешь.

На экране откуда-то появился мужчина, — немолодой, вроде Манеева, — приблизился к героине, положил на лоснящееся обнаженное тело руку, медленно повел вниз…

Громче засопел на диване Манеев, всхлипнула рядом с ним девица с грудью. Мне захотелось побыстрей убежать — такого стыда я не испытывала никогда. Но прежде захотелось зажмуриться, заткнуть уши. Зажмуриться, заткнуть и убежать. Только как же это все проделать, если, уходя со своего места, мне пришлось бы пробираться мимо всей честной компании? А я боялась привлечь к себе внимание. Будто загнанная в угол мышь, я затаилась на стуле, пытаясь крепче обхватить себя руками и поглубже задвинуть под сиденье ноги. Даже зажмуриться я не решалась — вдруг кто-нибудь увидит, что я не смотрю.

— Хочешь выйти? — раздался низкий шепот над ухом.

Я не сразу сообразила, что это не голос с экрана — это относится ко мне. Не поворачивая головы, я скосила глаза и разглядела только край мятой футболки. Давид, хозяин квартиры. Неужели он заметил мою реакцию? Неужели он решил прийти на помощь? Или, как и все, перепутал с Надькой? Не то чтобы я очень уж ему доверилась, но других предложений не поступало. Даже сестра, как завороженная, уперлась глазами в телевизор.

Я еле заметно кивнула.

— Привстань, — шепотом скомандовал он.

Я осторожно привстала на полусогнутых ногах, и Давид с силой подвинул на себя стул, освобождая путь к отступлению. Диван дернулся и скрипнул, зрители на диване недовольно заворчали, я замерла. После стула последовал мой черед: Давид осторожно потянул меня за плечи назад. Через пару секунд я была освобождена из плена и водворена на кухню. Глаз на хозяина я не поднимала, ведь он, как и я, был свидетелем разнузданного телевизионного действа.

— Думал, ты в обморок упадешь, — с усмешкой, гортанно выговорил Давид. — Ты что, никогда эротических фильмов не видала?

— Никогда… — в испуге пожала я плечами: возможно, я осталась последней из могикан, не приобщенных к достижениям киноиндустрии. А ведь я ходила на фильмы «детям до шестнадцати», например, смотрела польскую «Анатомию любви». Вероятно, пустым занятием было сейчас об этом рассказывать.

— Курить будешь? — Чтобы успокоить, он протянул мне пачку сигарет. Не красно-белое «Мальборо», а мятую пачку болгарских.

— Вы ошиблись, я не Надя, — объяснила я, имея в виду, что не курю.

— Я вижу.

Он закурил. Разговаривать было не о чем. Тягостное молчание перебивалось доносящимися из комнаты возгласами и комментариями.

Мне нестерпимо захотелось домой, пусть даже там злосчастный Реник дышит на меня чесноком. И пусть Надежда остается, если ей так нравится, а мне давно пора.

— Хочешь, я тебя провожу? — равнодушно спросил Давид, туша сигарету. — Все равно в магазин нужно.

Я молча кивнула. Пусть уж выведет меня из этого притона да покажет, в какой стороне метро.

Метро было недалеко, в десяти минутах ходьбы. Новая станция в районе новостроек.

Должно быть, и магазин был где-то там, потому что Давид упорно шел рядом.

— Слушай, а чем ты занимаешься? — спросил он. Не для того, чтобы разрушить тишину, а из интереса.

— Работаю. Лаборанткой в институте. Я вступительные завалила, на биологии схватила пару.

Вера вовсе не собиралась рассказывать ему о себе, не собиралась продолжать знакомство. Но вдруг разговорилась. Он спрашивал, она отвечала. Ей казалось, что в этом есть какой-то элемент игры. Вопрос — ответ.

Черное с белым не носить, да и нет не говорить. Вам барыня прислала туалет. Вы поедете на бал? Ему выпала роль спрашивающего.

— А почему у тебя акцент? — внезапно нарушила она правила игры и сбила его с толку.

— Акцент? Что, очень заметно? — Он казался озадаченным.

— Не очень, но заметно.

— Я грузин, приехал из Кутаиси.

— Грузин? — Тут искренне удивилась Вера. В ее представлении все грузины торговали на рынке гвоздиками и мандаринами, не были художниками. Кроме Пиросмани. Но одного исключения достаточно. — Я думала, что ты еврей.

— Еврей? — еще больше удивился он. — Почему еврей?

— Имя такое — Давид. Как Наум или Семен Борисович. Или Моня.

Давид расхохотался:

— Ты только Моне не скажи, что он еврей. Он Миша, а Моня — это от фамилии, Монастырский.

Вера не смутилась, только пожала плечами: встречаться с Моней она больше не собиралась.

— Давид — грузинское имя, традиционное. Оно означает «любимый».

— Ух ты! А ты в самом деле художник? Как Пиросмани?

— В самом деле. Только Пиросмани был талант и самоучка, а я не такой талант, поэтому приехал сюда учиться.

Роли поменялись, теперь был Верин черед задавать вопросы. Она спрашивала, он отвечал.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать семь.

— Да, много…

В Верином понимании двадцать семь было почти что старостью.

У метро они не расстались, вместе зашли в гастроном, где Давид купил хлеба и полкольца ливерной колбасы, а потом выпили из щербатых чашек горячего, приторно-сладкого кофе с румяными, пышущими жаром пышками. А потом вышли из магазина и пошли в противоположную от метро сторону, в старый парк.

Парк был большой, неухоженный, и они забрели на самый край, в дебри. Заблудились, а потом долго искали выход, смеясь над собой и друг над дружкой. А потом проголодались и съели хлеб с колбасой. И Вере ее спутник не казался больше лохматым и старым, как там, в квартире.

— А хочешь, я нарисую твой портрет? — вдруг предложил он.

— Почему мой? — Предложение было заманчивым, но странным. Совсем недавно сестра просила Давида именно об этом, он даже не отреагировал. — Почему мой, а не Надюшин? Она бы с удовольствием. У нас одно лицо, но она выразительней, ярче…

— Кто тебе сказал такую глупость? — рассердился Давид, перебил: — Да вы совсем разные, пусть и похожие. У твоей сестры лицо обычное, а в тебе что-то есть такое… такое…

Он старательно подбирал слова, и от волнения акцент стал еще заметней:

— В тебе есть загадка. Да, именно загадка. Как будто дверь, а за ней неизвестное. Ну что, согласна?

Разумная Верочка, лицо которой сравнили с дверью, вспомнила, что именно Давид является хозяином вертепа, в котором смотрят непристойное кино. Должно быть, он потребует, чтобы она позировала ему голой? Исключено. У нее Уолтер, и вообще… Но и отказываться не хотелось — не каждый день предлагают с тебя портреты писать. Да еще это был тот редкий случай, когда кто-то отдал предпочтение ей, а не Надежде.

— Ну… я не знаю…

— Да ты не бойся, все пристойно. Только портрет.

— А что нужно надеть?