Лидия Ульянова - Здесь и сейчас

— Вер, пойдешь со мной в субботу в компанию? — предложила Надя однажды вечером. Она разговаривала и одновременно рисовала на альбомном листе сидящую на ветке птичку — эскиз ювелирного изделия. — Пошли, будет интересно. Там у одного чувака такая штука есть, видеомагнитофон. Не слышала? Такая большая коробка, которая любые фильмы показывает. Он обещал кино показать. Ты бы попросила своего Вовика, чтобы он тебе видеомагнитофон прислал.

Уолтер у нас по-домашнему назывался Вовиком.

— Слушай, ты меня для этого с собой зовешь? Чтобы я посмотрела, а потом попросила? Так вот, я ничего просить не буду и с тобой никуда не пойду. Ты что, не понимаешь, что это может быть очень дорого?

— Да что ты сразу кипятишься? Ну да, дорого, тем более что к видеомагнитофону еще их американский телевизор нужен. Это я так, пошутила. Я, когда в Канаду перееду, сама себе куплю. — Надька ни минуты не сомневалась, что будет следующей после Веры. И если у Верки так себе жених, жадный старпер, то она меньше чем на молодого миллионера не согласна. — Пойдем, а? А то там люди, которых я мало знаю, мне одной неудобно.

— А тащить с собой сестру к малознакомым людям тебе удобно? Ждали меня там с распростертыми объятиями.

— Ладно тебе, я предупредила, что мы вдвоем придем. Людям же интересно на взрослых двойняшек посмотреть.

Понятно: Надьке очень хотелось проникнуть туда, где будут показывать запретное кино, и заветный пропуск она получила обещанием развлечь компанию лицезрением наших одинаковых рож.

— Ага, давай пойдем и устроим бесплатный цирк, — съехидничала я. — Весь вечер на манеже сестры-близнецы Арихины.

Мне не хотелось идти, я не люблю новые шумные Надькины компании. И вообще сборища малознакомых людей не люблю.

Надька пустила в ход последний аргумент, железный:

— Думаешь дома тихо отсидеться? Не удастся. Кира с утра на кладбище собралась, а Любчик к нам мужиков своих позвал, я слышала. Будут в карты играть и водку пить.

— Ох, мама его не видит… — искренне огорчилась я за брата.

Любомир последнее время все больше прикладывался к бутылке, на другой день мучился головной болью, становился злым и нервным.

— А ты ей скажи, — любезно посоветовала сестра.

Мы обе знали, что никто ничего не скажет маме, даже Кира. Сделать издалека мама все равно ничего не могла, так зачем понапрасну расстраивать.

Надька продолжала наступление:

— А я не собираюсь с тобой рядом сидеть, чтобы весь день тебя от Реника Тадулаева отбивать. Так что подумай, где лучше время провести. — Надька оторвалась от рисунка, обернулась ко мне и проникновенно поинтересовалась: — Или он тебе нравится, Реник?

Я действительно забыла об угрозе в виде Реника из третьего подъезда. Последний раз он зажал меня в углу у подвала и влажно дышал чесноком и перегаром в лицо. Я бы пожаловалась брату, но Реник разумной границы пока не переступал, жаловаться было, по сути, не на что. Тем более что называл он меня то Веркой, а то Надькой. Но от воспоминаний о нем меня, тем не менее, передернуло.

— С ума сошла совсем? Это он тебе, может быть, нравится. А у меня Уолтер…

— Ах, ну да, Уолтер! — Надька преувеличенно часто закивала головой, размахивая карандашом. — Я вот скажу нашему Вовику, чтобы мне приплачивал за охрану твоей чести и достоинства. Скажу ему, что твои честь и достоинство в опасности.

— Только посмей к телефону подойти!

Уолтер звонил мне раз в месяц, в третью пятницу вечером, и в это время в нашей семье никто не подходил к телефону, кроме меня. Он не интересовался моим здоровьем — у них это было признаком плохого тона — жаловаться на здоровье, даже умирая, нужно было отвечать на вопрос «как дела?», что все просто отлично. Он не спрашивал о погоде — о ней он регулярно узнавал по какому-то одному из многочисленных телеканалов, хотя я плохо себе представляла, зачем нужен специальный погодный канал. Он не спрашивал о моей работе — подразумевалось, что если работа не устраивает, то ее просто нужно сменить, а раз я все еще там, значит, все устраивает. Но с упорной дотошностью он перечислял содержимое своих посылок — проверял, все ли доходит, интересовался стоимостью коммунальных услуг и сезонным колебанием цен. Это было странно: как может цена на товар зависеть от времени года? Ну повысили в два раза цену на кофе, так это с сезоном никак не связано, глупо думать, что ее снизят летом. Морковь же с картошкой в магазине стоили всегда одинаково, вне всякой связи с качеством и погодой. Уолтер регулярно отчитывался о подготовке к свадьбе, о приобретении новой мебели, о расширении гаража, чтобы можно было ставить две машины. Он практично узнавал стоимость обучения на водительских курсах в СССР, сравнивал с канадскими ценами и настаивал, чтобы я научилась водить машину до отъезда. У нас был какой-то роман с бухгалтерским уклоном, и мне очень хотелось, чтобы хоть раз он позвонил не в третью пятницу, а в любой другой день, пусть даже и с разговорами о газонокосилке, но он никогда не звонил в неурочное время. Это тебе не Реник, у которого нет даже представления о каком-либо планировании.

Я вспомнила про Реника. Ох ты, ведь действительно припрется в субботу, нахлещется пива с водкой и полезет своими воняющими воблой руками.

И я согласилась. Только сразу предупредила, что как бы там кому ни нравилось, когда в глазах двоится, а одинаково одеваться я не стану.

В неухоженной квартирке в панельной пятиэтажке к нашему приходу было уже людно. Незнакомые модные девицы втроем курили на тесной кухоньке, разномастные дядьки неопределенного возраста разглядывали какие-то красочные журналы и закусывали тоненько нарезанным лимоном коньяк. Они отпустили несколько банальных, пошловатых шуточек по поводу нашего с Надеждой сходства и вернулись к коньяку. Среди присутствующих я узнала только одного — Семена Борисовича Манеева, папу нашей одноклассницы Людки. Я прилежно огляделась по сторонам в поисках Люды, но ее не нашла. Тогда я не придумала ничего лучше, как поинтересоваться о ней у Манеева, который скорчил унылую мину, будто съел не тонкий ломтик, а целый лимон, и недовольно заметил, обращаясь к Надьке:

— Надин, а твоя сестра не отличается тактичностью.

Одна из девиц, пришедшая из кухни, заливисто рассмеялась, неприлично обняла Манеева за шею и почти что уложила ему на плечо массивную грудь, обтянутую кофточкой-«лапшой». Надежда моментально сдала меня с потрохами, уничижительно представив малахольной мокрицей.

Я почувствовала себя виноватой, не в своей тарелке и забилась в угол, наблюдая за происходящим со стороны и стараясь больше не высовываться.

Все ниточки веселья сходились на одном человеке, которого присутствующие нежно называли Моней, он и был хозяином редкого ящика, показывающего американские фильмы. Казалось, Моня по собственному разумению периодически дергает за эти самые ниточки, вызывая взрывы хохота, бульканье по рюмкам коньяка, клубы дыма от вынутых из красно-белой пачки сигарет «Мальборо». К моему изумлению, закурила и Надька, драконом выпуская дым из носа.