Лидия Ульянова - Здесь и сейчас

— Знаешь, скоро Уолтер приезжает, — сообщила Вера, уютно пригревшаяся под надежным боком любимого. Как бы между прочим сообщила, равнодушно, но с легким неудовольствием. Ей просто хотелось, чтобы Давид сочувственно улыбнулся, покрепче прижал к себе, пожалел. — Он вчера звонил, сказал, что уже оформил тур и есть билет.

Для нее это было всего лишь досадной неприятностью, такой же, как и предстоящий разговор с матерью. Ведь все же решено и все понятно, дураку понятно, что никакой свадьбы, никакого заморского вояжа быть теперь не может, судьба — так вышло — заложила вираж и вынесла к другому берегу. Она, кстати, честно пыталась поговорить с Уолтером, но тот то ли не понял, то ли не захотел понять, объяснил ее слова обычным предсвадебным девичьим мандражом, пообещал поскорее приехать, чтобы успокоить, и особо нажал на тот факт, что договорился о хорошей скидке в свадебном салоне.

Давид сочувственно улыбнулся, прижал к себе, но было в его взгляде нечто важнее жалости.

Ему была очень дорога эта девочка, что вошла в его жизнь с какой-то щенячьей доверчивостью, с изумляющей открытостью. Она принимала его таким, каков он есть, не требовала призов и бонусов, соглашалась со всеми решениями. Рядом с ней он чувствовал себя героем, сильным, умным и справедливым. Витязем в тигровой шкуре. Так могло бы продолжаться долго.

Но лишний десяток лет — против Вериных восемнадцати — делали его не то чтобы мудрее, но взрослей и прагматичней. Ему не хотелось говорить этих слов, но, не сказав их, он чувствовал бы себя вором и подлецом:

— Вера, ты не торопись отказываться. Я думаю, что ты должна ехать…

— Куда? — В изумлении она перевернулась и взгромоздилась ему на грудь собственной аккуратной, упругой грудью. Эта грудь — вызывающе белая полоска между загорелым треугольником шеи и плоским золотистым животом — мешала ему сосредоточиться, подобрать правильные слова. — Куда? Ты с ума сошел? Ты имеешь в виду?.. Да нет, ты шутишь! Как тебе не стыдно так шутить!..

Она принялась сердито дубасить его маленьким кулачком в плечо, от чего нахальная обнаженная грудь заколыхалась, заелозила по его телу совсем уж вызывающе и соблазнительно.

— Я не шучу, Вера. — Он решительно отстранился, чтобы не оказаться в пьянящем плену соблазнительной груди, сел в постели, потянулся за сигаретами. — Если ты хорошенько подумаешь, то поймешь…

— Давид… — испуганно прошептала Вера. Так, будто он намеревался отнять у нее воздух, которым она дышала. — Давид… Я совсем тебе не нужна, да? Это все было неправдой, да?

Она скукожилась, обхватила себя руками, подтянула к животу ноги и мелко задрожала, несмотря на летнюю жару. Точно так дрожала собака Ласка, когда сильно нервничала и чего-то боялась или когда ей попадало зазря.

— Да не в этом дело. — Он нервно закурил. Курить не хотелось, сигарета имела горький, противный вкус. Больше всего хотелось вернуться под легкое байковое одеяло, где еще совсем недавно раздавались ее тоненькие постанывания. Но смысла оттягивать неприятный разговор не было — неопределенность только повисла бы между ними, мешая всякой близости. От безысходности, от волнения акцент его стал рельефней, четче: — Ты пойми…

— Я не хочу! Я ничего не хочу понимать… Я ведь знаю, что ты скажешь, да?.. — Вера старательно прижала ладони к ушам, заслоняясь от реальности.

Он курил и спокойно ждал, пока она не высунется из своей раковины. Сказал «А» — говори «Б».

— Я, ты пойми, ничего не смогу тебе дать, — продолжил он, когда Вера высвободила уши. — У меня ведь ничего нет, — он показательно развел руки вверх ладонями, — и в обозримом будущем не будет. Мой потолок — афиши в Доме культуры, а все остальное так, под большим вопросом — то ли купят, то ли нет. Я не Глазунов, мне партийные шишки портреты не заказывают…

— Все-все-все! Я поняла! — перебила Вера, в душе выдохнув: похоже, он не собирался говорить о нелюбви. — Но это все неважно, как ты не понимаешь! Мне ничего не нужно, только чтобы ты…

— Вера, послушай! — теперь уже перебил он. Он начинал сердиться оттого, что она категорически отказывалась внимать. — Посмотри в будущее! Это сейчас у нас с тобой все хорошо, но так не бывает всегда. Так ни у кого не бывает, чтобы навсегда. Это только в сказках «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Я не хочу сказать, что любовь пройдет…

— Давид, ты меня любишь, правда? — задохнулась от радости Вера. Он никогда не произносил этого слова — «любовь».

Ох, лучше б он этого не говорил! Ну что ты будешь с ней делать?

— Не перебивай! Любая любовь, любая — ты понимаешь? — со временем гаснет, тускнеет, она не выдерживает каждодневного употребления. И важно то, что останется, то, что каждый день, понимаешь? А он может тебе дать больше, чем я…

— Да не хочу я, чтобы он мне давал! Он меня покупает…

— Нет, неправда! Ты сама мне говорила, что он заботливый, помнишь? Еще недавно ты считала его вполне подходящим на роль мужа… Вера, ты мне веришь?

— Верю. Конечно…

С его стороны это был запрещенный прием.

— Тогда просто поверь: ты будешь с ним счастлива. — Ее кулачки снова взвились, как для удара. — Тихо, тихо, дай договорить. Ты будешь жить с ним хорошей, успешной жизнью, в хорошей, сытой стране. И будешь вспоминать меня. Сначала часто, а потом все реже, может быть, совсем забудешь. Он покажет тебе мир, он вытащит тебя отсюда.

Кулачки разжались, руки безвольно опустились. Она снова начала подозревать, что не нужна ему. Так, поиграл и хватит.

— На твоем месте миллионы девчонок не раздумывали бы ни минуты. И миллионы взрослых, кстати, тоже. Не считай их всех глупее тебя…

Вера что-то возражала, он что-то отвечал.

В первый раз они поругались по-настоящему. Вера ушла, он не удерживал, в первый раз не проводил.

Рождество подкралось как-то слишком неожиданно. Наверно, незаметно только для меня, слишком занятой собственными переживаниями. Впервые я покупала подарки в последний момент — обычно начинаю готовиться к празднику заранее, составляю список рождественских покупок еще в начале зимы. Если бы не Гюнтер, как и каждый год привезший нам с Оливером в подарок елку, я, возможно, до самой рождественской звезды считала бы, что впереди у меня гора времени. Только увидев на пороге роскошное, пахнущее хвоей чудо с замотанными мешковиной корнями и плотно связанными ветками, я сообразила, что праздник совсем близко. Я мужественно взяла себя в руки и, позвав для компании Наташу, полетела в торговый центр за покупками. Таких забывчивых, как мы, в городе набралось немало — суматоха, что творилась в «Колумбусе», напоминала последние минуты Помпеи. Здесь примеряли, платили, ели и пили в квадрате против обычного. Мы с энтузиазмом влились в мощную струю жаждущих праздников и подарков. И внезапно процесс захватил меня, закружил в водовороте елочной мишуры, трикотажа, игрушек, перчаток и ремней, обувок, столовых приборов, сувениров. Все это было щедро приправлено смехом и музыкой, запахами имбиря, цитрусов и булочек с корицей, декалитрами глинтвейна и кофе. Через четыре часа мы вывалились из магазина оглохшие, объевшиеся, обвешанные пакетами и свертками и абсолютно счастливые.