Дмитрий Манасыпов - Тренер

Ну же, не подведи, девочка! Если сейчас соврешь, делать мне в этом клубе нечего. Не сработаться нам тогда, госпожа президент.

Кровь отхлынула от лица Ларисы, губы превратились в одну тонкую бесцветную полосу. На секунду Столешникову показалось, что она не поймет его, соврет снова. Но вот лицо ее расслабилось, сразу став усталым и потерянным.

– Ты… списанный. От тебя ничего не ждут. Тебе тоже деваться некуда. Такие, как ты, чудеса и творят. Понял?!

Юра замер. Чудо? Она ждет от него чуда??? Он снова посмотрел ей в глаза. Что-то было в них такое… детское и очень беззащитное. Он понял: действительно ждет!

– А что мы называем чудом? Чудо – это если что? Если мы в Премьер-лигу выйдем? Если в ФНЛ останемся?

Лариса отступила, моргнула. Шагнула назад, снова оказавшись рядом:

– Чудо будет, если тут торговый центр не построят. Городу команда не нужна.

Мать твою, женщина! Ты чего, вся из себя такая благородная, что ли? Да ну на…

– Ясно… Выкрутилась, да? Хорошо. Пошел творить чудеса. Буду единорогов ловить и радугой срать!

Лариса понимающе кивнула. Пожала плечами и уже совершенно спокойно произнесла:

– Мы будем.

Чего?!!

– Ты о моей должности-то не забывай… Юра.

И ушла.

Злой и растерянный Столешников смотрел ей вслед. И когда смысл сказанного окончательно дошел до него, он вдруг почувствовал… Черт его знает, что он почувствовал. Просто уже давно от Юрия Валерьевича Столешникова никто и ничего не ждал. Особенно чуда.

Стадион из окна его номера практически не виден. Гостиница старая, невысокая, застройка типовая вокруг. Вид так себе. Только в том месте, где под совершенно черным, бархатным небом распластался стадион, все еще колышется размытое пятно света.

Ночью спящий Новороссийск, подсвеченный редкими тусклыми огнями, потерял свое южное очарование. Лишенный солнечного света и свежего, сдобренного морской солью воздуха, он казался Столешникову старым печальным провинциалом. Еще его безумно раздражала музыка и нестройный хор голосов, доносящихся из десятка кафешек и караоке, разбросанных по набережной. Быстрее бы одиннадцать, что ли, хотя бы выключат.

Вообще-то сейчас Юру раздражало все: гостиничный номер, в котором он жил уже неделю и, казалось, привык, разномастная мебель, хранившая в себе память жизнеутверждающих советских времен. Взять хотя бы это чертово кресло нарочито вальяжное, кожаное, которое сюда поставили явно для него. Дизайнеры, тоже мне…

Столешников усмехнулся, понимая, что ищет повод завестись. Погладил, как будто мебель могла обижаться, подлокотник, всю неделю очень даже уютно поддерживающий жильца, имевшего привычку лежать в кресле поперек. Ладно, прорвемся, сделаем все, как надо.

Валдис позвонил как стемнело, сопереживал, говорил, мол, сладится, справится и все такое. Столешников очень вежливо послал его в сторону не самых привлекательных мест и отключился.

Отец позвонил совсем недавно. Писать эсэмэски он не любил, старомодно жаловал только звонки и живой разговор. Поговорили ни о чем и немного об отцовском здоровье. Столешников порадовался, у врача папа был совсем недавно, все хорошо, хотя бы тут переживать не нужно. И так было ясно, отец звонил поддержать, и хоть о матче они не говорили, Юра понял, что старик огорчен, думает о неудаче сына. Ох, папа-папа, хорошо, хоть ты понимаешь…

Он устало опустился в то самое кресло, именно как нравилось – поперек, пошарил, не глядя рукой по журнальному столику, взял планшет. Тренировка «горожан» на бровке. Пеп Гвардиола, энергичный, собранный, словно дирижирующий оркестром, а не кучей взмыленных парней. Игроки передвигаются по полю в подчиненном только ему алгоритме. Не тренировка, а загляденье. Столешников открыл следующий файл. «Первая тренировка Моуринью в „Реале“. И опять на поле единый организм – тренер и его команда. Листаем дальше…Конте, Лев, Зидан, Венгер… наши, Слуцкий, Бердыев, Черчесов. Эх, Юра, где ты, а где они? „Реал“, например, или там „Барса“? „Барса“… у них с детства воспитывают, а мы… „Барса“…»

Он зло отшвырнул планшет в сторону. Тот еще какое-то время мерцал ровным голубым цветом экрана, потом заснул. И за окном, моргнув вдалеке прожекторами, заснул стадион. И он тоже… не «Маракана».

– Гладилин, ты куда жрешь-то столько, как не в себя?!

Звяк… гирька весов ползет по шкале неотвратимо. Звяк…Федор Андреич Гришко, следящий за игроками родного «Метеора», поправил очки. И фирменно-негодующе уставился на Гладилина. Ну да, запасной, и что? И что, молча говорили уставшие глаза спорт-врача.

– Андреич, ты сделай, а я потом как обычно…

Гладилин строит рожу, пальцами рисуя в воздухе замысловатый и очень понятный любому русскому человеку жест.

– Ты сделай, как надо, будь человеком, а магарыч с меня. Ты ж знаешь, Андреич.

Андреич-то знал, да-а-а. Ай-яй-яй, конечно, но…

Ручка заскрипела по журналу взвешивания, Гладилин довольно расплылся, сияя как начищенный пятак на солнце. Спасибо, дорогой Фед…

Довольная улыбка немедленно пропала, когда в открывшейся двери нарисовался бодрый Столешников. Витя, недовольно сопя широким боксерским носом, сурово смотрел из-за плеча тренера.

– Хорошо дела? – Столешников кивнул сразу загрустившему Гришко. – Так, Гладилин, ну-ка, назад, быстро-быстро.

– Да я уже это… переобулся.

Столешников глазами показал на весы. Запасной, краснея, забрался обратно. Встал, заметно нервничая.

– Так… семьдесят четыре? Хорошо. А сколько игровой вес? Журнал можно?

Андреич, вздохнув, протянул необходимое.

– Семьдесят один килограмм – необходимый игровой вес. А это что? Это четверка тут так написана, верно? А, да… врачебный неразборчивый подчерк, точно. Гладилин?

– Я это… арбуз вчера ел. Ну, правда.

– Ты его с кожурой ел, что ли?

– Нет…

Столешников возвращать журнал не торопился. Он внимательно читал записи. Витя пытался было незаметно ускользнуть, но Столешников его остановил:

– Витя!

Второй тренер превратился во внимание.

– Давай сюда остальных, посмотрим, где тут еще подчерк врачебный… Гладилин?

– А?

– Я думал, ты электричка. А ты вагон-ресторан, за ногу тебя… Стоп.

– Чего?!

Столешников наклонился к запасному, втянул воздух.

– Ты бухал вчера?

Гладилин замялся, посмотрел в сторону, как десятиклассник перед завучем. Столешников на глазах наливался чем-то нехорошим:

– Говорю, ты вчера пил?

– Да днюха вчера была…

Дверь скрипнула от напора вновь прибывших. Витя, выглядывая из-за плеча Зуева, удивленно смотрел на Гладилина. Столешников покрутил головой, поражаясь недогадливости своего запасного.

– И кто еще отмечал?

– Да никто. Сами с женой посидели вдвоем… Не перед игрой же, правильно?