Дженнифер Браун - Список ненависти

В общем, поддавшись порыву, я вытащила из-под раковины древнюю коробку с лаком для ногтей, который накупила в пору «Валери – Самая Прекрасная Принцессочка На Свете», и выкрасила ногти в ярко-розовый цвет. Ни от кого же не убудет, если мои ногти несколько дней посверкают розовым?

Я все еще подсушивала лак, дуя на ногти, когда в дверь тихо постучали. Нагнувшись вперед, я сделала музыку тише.

– Да?

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул папа. Он скривился, глянув на магнитофон, и я выключила его.

– Мы можем поговорить? – спросил папа.

Я кивнула. Мы с ним не говорили с того инцидента с Бритни-Бренной в его офисе пару недель назад.

Папа переступил порог и пересек комнату с таким видом, будто шел по минному полю. По пути он отбросил ногой кучу футболок, и я заметила, что он обут в кроссовки. В кроссовки для бега. И одет в джинсы и тенниску. В повседневную, но отнюдь не домашнюю одежду.

Он сел на краю постели и некоторое время ничего не говорил, молча глядя на мои ноги. Я инстинктивно поджала пальцы и тут же выпрямила их, испугавшись, что испортила педикюр. Лак смазался всего на одном ногте. Я стерла большую его часть пальцем и уставилась на ноги. Они казались такими беззащитными и неидеальными с единственным не накрашенным ногтем и испачканной вокруг него кожей. Будто я начала наводить красоту, но позабыла закончить начатое.

– Новый цвет? – спросил папа.

Довольно странный вопрос. Папы разве обращают внимание на то, в какой цвет их дочери красят ногти? Не знаю. Мой папа обычно на такое внимания не обращал, и мне стало не по себе.

– Наоборот, старый.

– Вот как. – Он еще немного помолчал. – Послушай, Вал, насчет Брили…

Брили. Точно! Ее зовут Брили.

– Пап, – начала я, но он остановил меня, подняв руку.

Я сглотнула. Любое предложение, начинавшееся со слов «Послушай, Вал, насчет Брили…», не обещало ничего хорошего. Уж в этом-то я была уверена на сто процентов.

– Просто послушай. Твоя мама… – Папа умолк. Несколько раз открыл и закрыл рот, словно не зная, как продолжать. Его плечи поникли, ладони на коленях обмякли.

– Пап, я ничего не скажу маме. Не надо, – опять начала было я, но он снова меня прервал:

– Я сам ей сказал.

Наступила тишина. У меня мерзли пальцы. Я напряженно смотрела на них, ожидая, что ногти сменят цвет с ярко-розового на фиолетовый или льдисто-голубой, как меняют цвет кольца настроения. Может, стоило накрасить их грязно-желтым? Меня мучил вопрос: кто является самозванкой – прежняя Валери или новая? После стрельбы меня часто охватывало ощущение, что я в любой миг могу сменить ипостась.

– Я все рассказал ей, – наконец заговорил папа. – Твоей маме.

Я ничего не ответила, не зная, что сказать. Что я могла на это ответить?

– Разумеется, она приняла это не слишком хорошо. Сильно разозлилась. Попросила меня уйти.

– Оу, – выдохнула я.

– Если для тебя это имеет значение, то я люблю Брили. Люблю ее довольно давно. Скорее всего, мы поженимся.

Для меня это имело значение. Но, наверное, не в том смысле, на какой надеялся он. Я с каким-то мрачным удовлетворением подумала – теперь у меня будет мачеха. В мою жизнь она вписывалась «на ура». Я даже почувствовала укол сожаления. Нас с Ником и это бы роднило, у него ведь был отчим.

Мы с папой помолчали.

Интересно, о чем он думал? Почему не уходил? Ждал моего прощения? Моего понимания? Что я великодушно приму Брили в свою жизнь?

– Как давно ты и… она… вместе? – спросила я.

Папа поднял на меня взгляд, и я поразилась тому, какую глубину увидела в его глазах. Наверное, я никогда раньше не всматривалась в них. Всегда считала папу ограниченным. Думающим только о своей работе. Никогда не проявляющим ни злости, ни нетерпения.

– Мы были вместе задолго до стрельбы. – Папа печально рассмеялся. – Случившееся в какой-то мере сблизило меня с твоей мамой. Мне стало сложно расстаться с ней. За последние месяцы я миллион раз разбивал сердце Брили. Я собирался летом переехать к ней. К этому времени мы уже должны были пожениться. Но стрельба…

Он, как и многие другие, умолк после этого слова, словно оно само по себе объясняло все и вся. Но я и так поняла, о чем он. Стрельба изменила все. Для всех. Даже для Брили, которая не имела ничего общего с «Гарвином».

– Я не мог оставить Дженни после случившегося. Ей через многое пришлось пройти. Я уважаю твою маму и не хочу причинять ей боль. Но я не люблю ее. Не люблю ее так, как люблю Брили.

– Значит, ты решился сделать это, – поняла я. – Уйти.

Папа медленно кивнул.

– Да. Так будет правильно. Я должен уйти.

Мне бы хотелось разозлиться на него. Закричать: «Нет! Ты не должен уходить! Ты не можешь уйти!». Но не получалось. Правда в том – и мы оба это знали, – что в душе он давно уже был не с нами. Заставлять его остаться, когда он хочет быть в другом месте? Это не выход. Папа тоже оказался жертвой стрельбы. Одним из тех, кто не избежал ее последствий.

– Ты злишься? – спросил он.

Опять странный вопрос.

– Да.

И я действительно злилась. Но на него ли? Однако вряд ли ему стоило это говорить. Вряд ли ему хотелось это слышать. Думаю, ему важно было знать, что я злюсь, так как мне не плевать.

– Ты когда-нибудь простишь меня? – спросил папа.

– А ты когда-нибудь простишь меня? – ответила я вопросом на вопрос, посмотрев ему в глаза.

Он несколько долгих мгновений не отводил взгляда, затем молча встал и направился к двери. Дойдя до нее, не обернулся.

– Нет, – ответил он, стоя ко мне спиной, положив ладонь на дверную ручку. – Может, я плохой отец, но я не знаю, смогу ли простить тебя. Какое бы решение ни вынесла полиция, ты в любом случае повинна в стрельбе, Валери. Ты составляла Список. Вносила в него имена. Ты вписала в него мое имя. А ты ведь неплохо жила. Может, ты и не спускала курок, но трагедия произошла из-за тебя. – Папа открыл дверь. – Мне очень жаль. Правда. – Он вышел в коридор. – Я оставлю у твоей мамы мой новый адрес и номер мобильного. – И он медленно ушел.

По обыкновению я решила не идти на ужин и взять что-нибудь перекусить, когда все лягут спать. Подождала, пока полоска света под дверью не погаснет, и тихонько вышла из комнаты.

Спустившись в кухню, сделала себе при свете холодильника сэндвич с арахисовым маслом и фруктовым джемом и уселась за стол. Мне было уютно в темноте. Казалось, она хранит мои тайны. Казалось, я могу укрыться в ней от окружающей меня несуразицы. А как еще назвать происходящее? Несуразица и есть. Когда кучу твоих одноклассников застрелили, многое в этом мире – даже уход из семьи отца – воспринимается как нечто пустячное.

Я доела сэндвич и встала, собираясь подняться к себе. В гостиной кто-то шумно шмыгнул носом и кашлянул. Я застыла.