Сергей Шаргунов - Свои

– Ну и прекрасно! Значит, получите революцию! – крикнул режиссер хрипло. – Бойтесь! Он еще проснется!

Оратора тотчас заткнули осуждающим гулом и ропотом, а Игорь Анатольевич несколько раз хлопнул, одиноко и сочно, как в дурном сне.

Женщина-статист в розовой кофточке, сидевшая справа, покосилась на него с суеверным испугом, не переставая низко гудеть.

Он покосился на нее с ответной опаской, мгновенно холодея и трезвея: «Че это я, в самом деле? Все, все, хорош чудить… Лишь бы не заметили…» – и уже сложил губы, подхватывая общее гудение, но тут прервались на рекламу.

Ведущий убежал курить. Гости разминались на круглой площадке студии, глотая поднесенную воду из пластиковых стаканчиков, общаясь между собой и по мобильникам. Зрители сидели. Из бокового входа, из узкой черноты, предварявшей сияние зала, выскочила девица в меховой жилетке, с изогнутым рогом через все лицо от уха ко рту. Она звонко общалась с микрофоном-наушником, озирая зал, а потом дрессированной козочкой, стуча каблуками, поскакала вверх по ступенькам и остановилась в том ряду, где Тетерев, и точно бы изготовилась боднуть:

– Какой он? Синий? А? Разве синий? Он голубой, застиранный весь. О’кей! – она зло посмотрела ему прямо в глаза, и он зачарованно не отвел глаз, сразу почуяв, что это по его душу. – Мужчина!

– Я? – он показал на себя, как будто хватаясь за сердце.

– Встаньте!

Тетерев вскочил. К нему повернулись головы со всех рядов.

– Этот? – проблеяла девица в шишечку микрофона. – Мужчина! Вы почему не работаете?

– Что? – растерялся Игорь Анатольевич. – Я…

– Вы работаете или нет?

– Я… Я – военный пенсионер…

Вокруг зашуршали смешки, как в школе, когда позорят у доски.

– Как фамилия?

– Тетерев, – сказал он негромко, но очень внятно.

– Тетерев, – жестоким эхом отозвалась девица. – Садитесь…

Он заметил, что с круглой площадки, стоя рядом и не прекращая беседу, на него недоуменно посматривают два давних спорщика.

– Дельные вещи говорите! – Игорь Анатольевич повысил голос и показал режиссеру кулак солидарности. – Так их, негодяев! Все у народа отобрали, а теперь льют помои… А вы что? – переключился он на политолога, не разжимая кулак. – Вам советская власть все дала! Разве не так? Небось партийным были?

Политолог не ответил, насмешливо вздернув бровь, и режиссер, утешительно обнимая его за плечи, продолжил что-то рассказывать. Они уже не поднимали глаз на Тетерева.

– Да просто обидно иногда, – обводя взглядом массовку, сказал он все так же громко. – Я присяге не изменял!

– Тише ты, чего выступаешь? – потянул за рукав парень, сидевший слева.

– Львович, он контуженый! – прозвенела ассистентка в микрофончик и, стуча каблуками, проскакала вниз по ступенькам.

– Минута до эфира! – парализуя всех, включился громкоговоритель. – Эй, там! На место сел!

Грозовой голос свыше.

Вокруг зашикали. Тетерев неловко развел руками и сел.

Его накрыла запоздалая волна стыда, вымывшая все мысли, кроме одной короткой: «Зачем?»

Но было так неудобно обдумывать свою бунташную дурь, что осталось искупать вину образцовым поведением. Он сделался как все, и лучше всех, лучше себя любого, собранный и автоматичный, верный дисциплине шоу. Он высоко держал голову, чувствуя шейные жилы проводами под напряжением. Он почти не вникал в отчаянный спор, который сместился в сторону Сирии и Ирака. Сам не понимая чему, он долго аплодировал, пока покрасневший депутат обличительно и размашисто тряс указательным пальцем, как больной, изнуренный жаром, встряхивает ненавистный градусник. Когда надо было гудеть и роптать, гася одного выскочку-иностранца, Тетерев загудел, загурчал – гур-гур-гур – вместе со всеми. От слишком яркого света темнело в глазах…

Потом в коридоре он жался к своему усталому стаду и ждал, как и все, бригадира. Тот возник, пастушок в распахнутой дутой куртке, и уверенно повел их к лестнице. Проходя мимо гримерной, Тетерев вспомнил: «Галка» – и ответил себе: «Не тот момент».

– Стой!

Дробно стуча копытцами, им навстречу неслась девица в меховой жилетке, уже успевшая сбросить рог микрофона-наушника.

Толпа встала. Наскочив на бригадира, девица выдала запыхавшимся и потому особенно злым голоском:

– Тут у тебя один неадекват. Тетерев фамилия. Этого из всех списков… на фиг!..

Пастух энергично кивнул, будто услышал радостную новость.

«Фамилию запомнила», – досадливо подумал Игорь Анатольевич и, пускай маячил сразу за бригадиром, не успел сообразить, что сказать: девица унеслась, а толпа двинула дальше.

Он прислонился спиной к стене, мимо шли гурьбой бедные нарядные люди. Многих из них он встречал на общих эфирах, но ни с кем не сблизился, не знал ничьего имени. Знал только, что все услышали его фамилию. Но похоже, кто именно Тетерев и чем он плох, им было безразлично.

Дверь в гримерку была приоткрыта, он открыл ее полностью, там празднично толклись: смеялись, вытирались влажными салфетками, чокались за столиком с коньяком и фруктами. Тетерев сиротливо встал на пороге, чуть пошатываясь, и стал высматривать одноклассницу.

Она сама заметила его, подлетела и затараторила, наливной грудью и знойным ароматом вытеснив в коридор:

– Игорек, видишь, сейчас не до того. Давай телефонами обменяемся. Или в другой раз…

– Гал! – перебил он, отступая. – Не будет другого раза.

– Почему?

– Набарагозил, – он остановился и усмехнулся.

– Чего?

– Набарагозил, – повторил почти по складам и, морщась, почувствовал, как вновь поднимается откуда-то со дна горячая бунташная боль: – Гал!

– Чего? – лицо ее радужно мерцало.

– Ты ж у нас звеньевая была. Верно?

– Ну.

– А они, Галка, как начали помоями… всё на свете… всё, чему мы клятвы давали… Я такому хлопать не могу! Я понимаю: есть правила, сиди смирно, ладушки-ладушки, с гостями ни-ни… Да, признаю, не удержался! Ну и сказали: больше Тетерева не пускать.

– Ну и дурак, – бросила она сердито и добавила, мгновенно смягчаясь: – У нас все по-взрослому. Ладно, тебе жить. Прости, пора мне…

В коридоре друг против друга висели фотографии знаменитых ведущих: один простодушно обнажил зубы кролика под белыми усами, другой, древний и лысый, улыбался тонко, змеино.

– А ты их пудрила, Гал? – спросил Тетерев, показывая глазами на портреты.

– Я всех почти… – неопределенно ответила она, – Я тут пятнадцать лет уже, вообрази.

– Ты их пудрила, а они нам мозги пудрят! – он заржал коротко и безумно.

– Игорь, ты ничего не пил? – она даже подозрительно потянула воздух, густой от ее духов.

– Это ты меня напоила.

– Когда это?

– Опьянила… Памятью… Опоила… Помнишь, какой я был? Твои слова! Самый-самый. Принципиальный!