Сергей Шаргунов - Свои

«Внести изменения в закон о внесении изменений в закон об изменении положения закона о регулировании акционерных обществ, внеся изменения в пункт 1 и 8 статьи 42 и дополнение статьи 43 пунктами 5, 9, 11…»

Начнется голосование – вскрики в разных частях зала, над головами разных фракций, иногда «За! За голосуем!» и «Против!» сливаются в странную перебранку. У тех, кто кричит, имеются жесты на все случаи: за – гордая мачта руки, против – руки, перекрещенные, как кости на пиратском флаге, воздержание – волнистое порхание обеими пятернями…

Дворцов дождется своего выхода и зачитает что положено, не так бегло, как многие, а с опытной ленцой, степенным баритоном.

После голосования в буфете благожелательно кивнет на расторопное: «Вам как обычно, Николай Петрович?», и курчавая суховатая женщина за стойкой, заварив ему капучино, что-то черканет в тетради, где ее красивым почерком на странице 17 записана фамилия человека, оплатившего всё на годы вперед.

Иногда он тут завтракал – домашними сырниками или слипшимся горячим бутербродом, но нечасто, еще реже обедал в столовой, уважая лишь десертный кисель, переливавшийся перламутровым свечением. Дворцову нравилось наклонить стакан, и, почти поцеловав, прокусить красноватую пленку, и так держать, и тянуть до самого дна густую тепловатую сласть.

Он опять глубоким и широким зевком вгрызся в ледяной воздух автомобиля и выдохнул, мокро скалясь, вытравляя из себя минувшую ночь.

Черная «бэха», сияя на солнце, заехала за шлагбаум и встала у серого здания.

Водитель выбежал, распахнул дверцу, и Николай Петрович, выбравшись, вразвалку зашел в бронированную будку, предварявшую парадный подъезд.

Секундное моргание – и он двинул дальше мимо призрачного привратника, когда тот прозвенел мальчишеским голосом:

– Документ предъявите!

– Ты че шумишь? – Дворцов вяло хлопнул себя по сердцу и, вдруг ощутив предательскую тонкость материи, уже понимая, что пусто, все же погрузил руку в нагрудный карман пиджака.

Он ощупал, охлопал и обыскал себя всего. В правом нагрудном – остроугольная стопка визиток и шелковый платочек, кожаное портмоне в левом кармане брюк, крупный мобильник – в правом кармане, но бурый прямоугольник ксивы под скользким ламинатом исчез, как будто не бывало.

Заметив его замешательство, привратник стал увереннее:

– Людей не задерживайте! Выйдите отсюда!

– Погоди, – Дворцов наконец взглянул на него: узкоплечий дылда с оттопыренными ушами в темно-синей амуниции. – Ты че, меня не узнаешь?

– Мужчина…

– Я не мужчина, я депутат, – он навис над стражем и его компьютерным устройством на подставке и заговорил сипло, с неохотой: – Ты че, новенький? Дворцов моя фамилия. Двор-цов! Ты давай… пробей по базе… сверь с картотекой…

– Ничего не знаю, – сказал юнец твердо. – Есть инструкция. Без документов нельзя.

Один за другим, показывая ксивы, через будку проходили люди, но депутатов, которых знал, как нарочно, не попадалось, может, это были их помощники или сотрудники аппарата…

Зацепился глазами за знакомое смуглое лицо молодого избранника от Бурятии, чье имя забыл, и обрадованно окликнул его:

– Привет!

– Привет! – тот мазнул смешливым взглядом и исчез, увлекаемый неудержимым притяжением этого здания.

– У меня регистрация сейчас, потом доклад делать… – голова пульсировала, вновь наливаясь гулкой болью. – Ты че, в самом деле? Первый день? Зови старшего!

– Я сейчас подкрепление вызову, – резко пообещал страж.

– Ладно, ладно… Разберемся… – забормотал Дворцов и вышел на улицу, точно надеясь унять головную боль, которая лишала способности быстро соображать.

Люди спешили по утренним делам, чуждые этому зданию, никогда в нем не бывавшие. Но кто-то непрерывно вливался именно сюда. Дворцов стоял хмурым столпом и растерянно пытался перехватить их взгляды. Они входили в будку, на него не глядя или, что было обиднее, глядя сквозь него, сосредоточенно-безразличные. Он мог бы преградить дорогу какому-нибудь собрату-пиджаку или схватить за локоть, но не решался, дико таращась посреди этого все еще привычного, но так нелепо и внезапно сломанного мира…

Золотой герб над темным мрамором подъезда смугло плавился, отражая разгоравшуюся жару. Дворцов задрал манжет: бледно-золотые Piaget показывали без пяти десять. Замутило, померещилось, что начищенные ботинки покрываются золотой скорлупой, и он опасливо переступил с ноги на ногу. Он положил руки на живот, успокаивая его поглаживаниями и ощущая большой сковородой, на которой жарится и скворчит солнечная яичница.

В брючном белоснежном костюме шагала блондинистая депутат Лейкина, чемпионка-теннисистка. Она озирала все влюбленно и доверчиво и ослепительно улыбнулась Дворцову.

– Маша, Маш, – он попытался изобразить встречную улыбку и доверительно нагнулся к ней. – Ты меня знаешь?

– В смысле? – кокетливо засмеялась она, слегка морщась от его несвежего дыхания.

– Скажи ему!

– Кому?

Дворцов, приобняв, впихнул ее в будку:

– Ему! – он свирепо глянул на стражника, крепче обвивая ее спортивный стан. – Моя коллега… Все подтвердит.

– Петрович, хорош девчонку кадрить! На заседание опоздаешь! – протрубил, проходя, старый депутат-колхозник с лицом, похожим на вареную брюкву.

– Вот! – сказал Дворцов, торжествуя. – И он меня знает… Петрович. Николай Петрович. Это я. Ну что, пустишь меня?

– Не положено, – отчеканил страж.

Лейкина с тревогой покосилась на Дворцова, прозревая какие-то еще не известные ей, наивной и неопытной, чудовищные обстоятельства.

– Господи! – негромко вскрикнула она. – Во что вы меня впутываете? – с необычайной ловкостью крутанулась из-под его давящей руки и, не оборачиваясь, устремилась к подъезду.

Дворцов снова на улице вытащил мобильник, досадливо обнаружив, что заседание уже открылось. Набрал помощника – абонент недоступен: конечно, вместе вчера накидались…

Позвонил жене:

– Ленка! Я ксиву посеял! Ксиву! Удостоверение, твою мать! Почем я знаю где? Ищи! Все перерой! Ща водителя пришлю!

Набрал водителя:

– Леха! Потерял корочку! Давай, пулей к жене. Не найдет – значит, езжай по всем местам, где меня вчера, блин, носило…

– Ты чего митингуешь? – раздалось сварливое.

Он повернулся: рядом стояла чернявая бровастая старуха в цветастом платке с плакатом, свисавшим на грудь, на котором были наклеены какие-то пожелтевшие газетные заголовки и полароидные фотографии котят.

– Ты тут не стой, иди, отойди! – наставительно заворчала она. – У меня одиночный пикет! Вдвоем нельзя. А то заметут!

Дворцов, суеверно заморгав, не вступая в пререкания, отступил на десять шагов от будки и позвонил Михалеву, другану-депутату. Не подходил. Чертыхнувшись, пришлось набрать снова: