Зульфю Ливанели - История моего брата

Мне всегда представлялось очень важным, что философ, восхищавшийся графом де Мирабо, говорил о нем: «Речи не было о том, чтобы он простил все те нападки и оскорбления, что были нанесены ему, потому что он и так обо всем забыл».

Мирабо считал, что вместо того забывания, которое у животных означает простую неспособность что-либо вспомнить, под «забыванием» следует понимать видоизменение прошлого, целью которого является улучшение качества жизни, возмещение ее недостатков и активные действия, нацеленные на забвение этих самых недостатков.

В этом месте мне захотелось отойти от мира Запада и обратить взоры к нашему миру, к миру Востока. Я записал в свою тетрадь, как описывал человека Саади Ширази: «Человек – это капля крови и тысяча тревог». Эти его слова показывали трагедию человека, который не умеет забывать. Несчастная душа, обреченная вести свою жизнь в тревогах и волнениях и постоянно страдать.

Примерно за шесть столетий до Ницше Мевляна написал другие прекрасные слова:

Признаться, заключение, к которому я пришел, оказалось неприятным: ведь и Ницше, и Мирабо не сказали ничего нового. То, о чем они писали, было описано за много столетий до них исламскими мистиками. Да и я сам не внес ровным счетом никакого вклада в интеллектуальную жизнь мира. Лучше всего как можно скорее забыть об этой статье! Все то, что я на сей раз написал, показалось мне ничтожным. Но все же одно утешение мне досталось. Моя никчемная статейка под названием «СПОСОБНОСТЬ ЗАБЫВАТЬ», по крайней мере, будет интересна таким, как и я, инженерам, людям, привычным к точным расчетам.

Я довольно долго сидел задумавшись, совершенно позабыв и о времени, и о гостье. А разве не о забвении я писал? Когда я постучал к ней в комнату, вечерело. Она все так же лежала в кровати и отвернулась, будто не желая меня замечать, однако этот жест выдал ее с головой. У многих девушек есть привычка то и дело встряхивать головой так, чтобы волосы развевались – от злости, от растерянности, ради кокетства, все зависит от ситуации. В нашем случае налицо был гнев.

– Прости меня, пожалуйста, – произнес я. – Я работал над статьей.

Говоря это, я чувствовал, как глупо выгляжу. Она с упреком сказала:

– Ну и как статья? Опять литература?

– Нет. На этот раз – забывчивая корова!

Она захохотала:

– Что значит «забывчивая корова»?

– Вот представь себе корову, – вздохнул я. – Корове все равно, какой сейчас день и час. С утра до вечера она ест, пьет, справляет нужду, отдыхает, а на следующий день повторяется все то же самое. Она живет, привязанная к настоящему моменту. Она не испытывает ни грусти, не любопытства, ни беспокойства, ни тоски. Если корову спросить, почему она никому не рассказывает о своей счастливой жизни, она ответит: «Я все время забываю, что именно рассказать». А потом и этот ответ забудет.

Девчонка поджала губки.

– Надо же, как интересно. Вот это и есть ваша философия?

– Да, – сказал я. – Это моя философия и философия Ницше.

Она глубоко вздохнула:

– Зачем вы читаете этого человека?

– Затем, что он сумасшедший!

– Вы тоже сумасшедший!

Я улыбнулся.

– Почему вам так хочется казаться сумасшедшим? – спросила девушка.

– Потому что обычно у сумасшедших великий ум. Ты, наверное, не поняла меня. Дело в том, что Керберос уже не помнит, как на тебя напал, он не испытывает угрызений совести, лежит себе, счастливый, в будке, а вот ты, вероятно, всю оставшуюся жизнь будешь вздрагивать, когда мимо тебя будет проходить собака. Тебе будут сниться кошмары. А если бы ты могла обо всем забыть…

– Эту псину нужно усыпить, – сузив глаза, сказала девушка. – Обязательно. Потому что она еще кого-нибудь покусает.

Я понял, что гостья даже не задумывается над тем, что я ей сказал, и заговорил о другом.

– А чем ты занималась?

От скуки она весь день размышляла о странной женщине Анне, которая не пойми с чего бросилась под поезд, и о странной женщине Эмме, которая тоже не пойми с чего взяла и отравилась. Она думает, что обе сумасшедшие. Все эти мужчины, что Вронский, что Рудольф, что Леон, совершенно не стоили того, чтобы ради них умирать. Надо же, какая чушь дамочкам в голову взбрела! Романы не кажутся ей убедительными. Глупые, далекие от реальности истории! Все это старая мода, нафталин.

Я поразился тому, что она за день умудрилась прочесть оба романа.

– Разве можно прочесть за день столько слов? – в свою очередь удивилась она. – Я пересказы нашла.

И указала на айпад, лежавший у нее на коленях. В этот момент я осознал, что имею дело с представителем поколения, которое привыкло размышлять о жизни, любви, смерти, философии и литературе в рамках ста сорока печатных знаков, выделенных на одно сообщение в Твиттере. Нас разделяла пропасть.

Девушка улыбнулась и насмешливо сказала, что кое-что нашла.

– Что?

Она протянула мне свой айпад.

– Сами посмотрите!

На украшенном узорами экране был пересказ «Тысячи и одной ночи». Как только переворачивалась электронная страница, появлялись новые и новые картинки, похожие на восточные миниатюры.

– В общем, – продолжала она, – я даже представить не могла, что встречу когда-нибудь Шахерезаду в мужском обличье, но что есть, то есть. Рассказывайте продолжение истории об Ольге!

Я подумал, что представителям этого молодого поколения палец в рот не клади. Вся информация мира была у них в руках, пусть поверхностная, но доступная, и они ничего не упускали. А наш старый мир и его книги постепенно уходили в прошлое – вот-вот и от них останется один пепел, как от сгоревшей Александрийской библиотеки.

– Ты убьешь меня, если история закончится? – спросил я.

– Пока не знаю, – ответила она. – Все зависит от истории. Если будете рассказывать как Шахерезада, я вас помилую. Вы вчера остановились на том, что пили водку с отцом Ольги. Вот с этого места и продолжайте.

И я продолжил свой рассказ.

– Павел, то есть отец девушки, говорил об Афганистане со страхом, хотя война давно была позади. Казалось, он оставил на войне не только руку и ногу, а нечто более важное, и в его сердце поселился страх, которому предстояло остаться там навсегда. Он дрожал, даже когда произносил слово «муджахед».

После военного госпиталя Павел вернулся домой в гарнизон и пытался как-то жить с двумя дочерями, хотя жить получалось впроголодь. Жена его умерла много лет назад. Во всем доме постоянно пахло вареной капустой и картошкой.