Марк Хэддон - Крушение пирса

Он даже губу закусил, до того она его разозлила. Просто удивительно! Теперь он уже не мог остановиться и сердито заговорил:

— Нельзя просто взять и отказаться от собственной жизни! — Разумеется, он думал о Тимоти, о тех ночах, когда его сын не являлся домой, о его ужасных, прости господи, полубездомных «друзьях», о том, как от этих «друзей» пахло. — Всегда ведь есть тот, кому ты не безразличен. Есть родители, братья, сестры, друзья, соседи, твой врач, учителя, у которых ты учился в школе и в колледже. Есть хотя бы тот жалкий ублюдок, которому пришлось вытаскивать тебя из реки… — Он немного задохнулся. У него никогда раньше не возникало таких мыслей, он не представлял, что жизнь каждого — и впрямь общее достояние, и каждый теряет частицу самого себя с каждой новой смертью, пусть даже умирает совсем чужой человек. А может, мелькнула у него мысль, он все еще питает отчаянную надежду на последнюю хрупкую связь, что сохранилась между ним и его сыном? Надежду на то, что, если осторожно потянуть за эту призрачную тонкую связующую нить, его все еще можно будет вернуть домой?

— Эй, стоп! — Она подняла руку каким-то почти комедийным жестом, но без малейшей улыбки. — Мне вовсе не нужны проповеди.

— Но я же чуть не погиб! — возмутился он, чувствуя, что больше всего ему хочется снова оказаться у себя дома в полном одиночестве. — Я вовсе не прошу вас рассыпаться в благодарностях, но вы по крайней мере могли бы отнестись к случившемуся серьезно.

Вместо ответа она снова скорчилась и принялась лить слезы. Но настоящие ли? Он отнюдь не был в этом уверен.

— Все-таки надо было мне отвезти вас в больницу. Мы бы хоть выяснили, не опасна ли рана у вас на ноге.

— Но я ведь вам сказала, что очень боюсь больниц. Очень-очень. — Теперь она, похоже, говорила правду.

— Боитесь, потому что?..

— И об этом я уже говорила. Там все пытаются влезть тебе в душу, в мысли, в мозг! — Она каким-то нервным движением приложила ко лбу руку, словно мысли у нее в голове были то ли невероятно ценными, то ли невероятно болезненными. Озноб у нее еще не прошел, она заметно дрожала.

Теперь ему, пожалуй, было почти ясно, что перед ним душевнобольная. Какой он идиот, что раньше не догадался! Да ему это и в голову не пришло! Ну да, она ведь пыталась себя убить. И совершенно этого не скрывала. И теперь он не знал, как ему с ней разговаривать. Среди его знакомых душевнобольных никогда не было.

А она продолжала — очень тихим голосом, словно опасалась, что ее подслушают:

— Все вещи на свете умеют разговаривать. — Ее голос звучал совсем по-детски, как у девочки лет двенадцати. Или даже десяти. Или даже восьми.

— Простите. Я что-то не понимаю…

— Разговаривать умеют деревья, стены, вон те часы и эта деревянная столешница. — Она коснулась стола, и на мгновение ему показалось, что она к чему-то прислушивается. — И ваши собаки тоже.

Она сказала это так уверенно, что он чуть не спросил: и что же говорят собаки?

— Ну камни обычно просто повторяют собственные слова, — сказала она, — снова и снова. Я камень, я камень… Идет дождь, идет дождь… Стены все время сплетничают. О всякой ерунде, которую им приходится выслушивать годами. А если зайти на кладбище, то можно услышать, как под землей друг с другом разговаривают мертвые.

Она совершенно точно сумасшедшая, подумал он, слова ее звучали вполне осмысленно. Как у вполне здравомыслящего человека, который просто живет в ином мире, абсолютно непохожем на наш.

Она слегка наклонила голову набок, как делают Лео и Фран, уловив интересный запах, и сказала:

— Этот дом несчастлив. — Ее слова вызвали у него куда более сильное раздражение, чем можно было бы ожидать. — Раньше мне казалось, что всем людям дано слышать подобные вещи. Я только потом поняла, что все это слышу я одна. — Она устало закрыла глаза и глубоко вздохнула. — Иногда мне хочется только одного — тишины.

Он спросил, есть ли у нее семья. Ему необходимо было понять, есть ли хоть кто-то, способный снять с него ответственность и забрать ее отсюда.

— Мой братец отчалил в гребаный Уэльс. А у отца эмфизема.

— А ваша мать?

— У нее и собственного дерьма хватает.

— Ну а мужа или бойфренда у вас, похоже, нет?..

— Да уж, тут вы правы! — Она опять невесело усмехнулась.

А он подумал, до чего же с ней, наверное, трудно. Ведь она, должно быть, уже не раз пыталась совершить нечто подобное.

— Я не хочу здесь находиться! — вдруг сказала она и снова заплакала.

Сначала он решил, что она имеет в виду его «несчастливый дом», и даже испытал некоторое облегчение, но потом понял, что значит «здесь», и ему стало страшно при мысли о том, каким еще способом она может попытаться покончить с собой. Фран выбралась из кресла и вместе с Лео беспокойно бродила по комнате, как всегда бывало, например, во время грозы.

— Мне просто необходимо выпить чего-нибудь горячего, — сказал он и вышел из комнаты, чтобы хоть немного подумать спокойно.

Он включил чайник и, опершись о раковину, стал смотреть в окно. Сад был в полном беспорядке. В заборе, отделявшем его территорию от соседской — там проживала какая-то сердитая турецкая пара, — не хватало доски. В густой траве газона медленно умирали три футбольных мяча, залетевшие неизвестно откуда, а сама трава стала уже чересчур густой и высокой для обычной газонокосилки. И дорожки следовало заново посыпать гравием; и хорошо бы купить пару морозоустойчивых растений в больших горшках или кадках — вот только руки до всего этого никак не доходили. Впрочем, точно так же руки у него никогда не доходили и до многого другого.

«Почему мы до сих пор не развелись?» — спросила у него как-то Мария.

Дружеские отношения? Удобно и комфортно иметь возможность делить жизнь с тем, кто знает тебя лучше всех прочих, не так ли?

«Я боюсь быть одна, — пояснила она. — Но разве это не ужасно, если заставляет жить с кем-то?»

Нет, ему казалось, что это очень достойная причина.

Тот кусок льда у него внутри так до конца, похоже, и не растаял. Он присел на корточки и привалился спиной к радиатору. Теперь, когда незнакомки рядом не было, в голове у него прояснилось, и он понял, что ему следовало сразу прислушаться к голосу разума и отвезти ее в больницу. Он прокрался в холл, взял со столика беспроводной телефон и набрал 999. Машину пообещали прислать через десять минут. Ему сразу стало теплее. Значит, через четверть часа он сможет сунуть что-нибудь в микроволновку, принести вниз теплое стеганое одеяло и откопать какой-нибудь старый видеофильм.

Он сварил кофе и вернулся в гостиную. Незнакомка прижимала к груди зеленую, как морская раковина, подушку.

— Как вы долго!

— Извините.

Она пристально на него посмотрела: