Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

— Мадемуазель, перестаньте хохотать… Я не разбираю половины слов.

— Ничего страшного. Я почти заканчиваю. Когда они наконец переспали и вампир утром увидел тело своей возлюбленной, у него было примерно такое же выражение лица, как у вас сейчас.

— Что за чушь вы читаете? — надрывался Дженнаро.

— Ну, я же писатель. Мне было интересно, что за чушь про вампиров нужно написать, чтобы в двадцать девять лет твои книги разлетелись по миру восьмидесятипятимиллионным тиражом. Ну их, этих вампиров… Синьор Инганнаморте, вам точно не стоит переживать из-за моих синяков, потому что есть проблема посерьезнее.

— Я вас внимательно слушаю.

— Я ужасно, катастрофически, безумно голодна!

— Это мы исправим и немедленно. — Он поцеловал меня и потянулся к телефону. — Хотите позавтракать внизу, или закажем завтрак на террасу?

— На террасу! Думаю, что я нелепо буду смотреться в помятом вечернем платье, уплетая тосты с джемом на глазах у вышколенной публики.

Одной рукой поддерживая телефон, а другой поглаживая меня по волосам, Дженнаро диктовал в трубку свои пожелания, сделав акцент на маракуйе и тройной порции масла.

— Синьор Инганнаморте… — прошептала я, пока голос в трубке уточнял правильность заказа. — Вы меня пугаете. Зачем нам столько масла?

— Мадемуазель?

— Мне просто вспомнился Марлон Брандо и «Последнее танго в Париже». Он умел правильно использовать масло не по назначению…

— Мадемуазель, еще одно слово, и я использую масло так же, как Брандо.

— Только сначала привяжите к кровати…

— Вы доигрались.

Моментально окончив разговор и отбросив в сторону трубку, он снова перевернул меня на живот, стараясь избегать соприкосновения с пострадавшими участками тела.

— О чем вы думаете? — спросил Дженнаро, протягивая мне тост с джемом из маракуйи.

— Я думаю о том, что уже месяц не отвечаю на аналогичный вопрос в фейсбуке, — улыбнулась я, забирая хрустящий хлеб из его рук. — Спасибо… Я все никак не могла понять, что изменилось, когда мы вышли на террасу. Впервые за время моего пребывания на острове нет ветра и царит абсолютный штиль. И мне даже как-то не по себе.

— Вы правы. Такого ветреного августа я давно не помню. Да и жара в этом году аномальная.

— Жорж говорил то же самое. И вдруг такая тишина вокруг… Даже океан как-то притаился. Словно природа сделала паузу и готовится к буре.

Я сидела в удобном кресле, подтянув к подбородку колени. Жизнь казалась такой безоблачной и прекрасной, что на глаза постоянно наворачивались слезы, подогреваемые поразительно ярким солнцем и окружающей красотой. На мне была одна из белоснежных рубашек синьора Инганнаморте, омлет с морепродуктами удовлетворял все запросы гурманов и сибаритов, а напротив сидел мужчина, от одного взгляда которого внизу живота в два счета разгоралось пламя.

— И это у вас от мыслей о погоде слезы на глазах?

Он внимательно на меня смотрел, доставая из пачки сигарету.

— Просто солнце очень яркое. Просто иногда состояние счастья выдержать гораздо сложнее, чем пережить несчастье. А я еще никогда не была такой счастливой… И я почему-то подумала о том, что вы — четвертый итальянец в моей жизни. Правда, с примесью португальской крови.

— Четвертый итальянец, с которым вы переспали?

Дженнаро крутанул колесико зажигалки.

— Нет, все совсем не так.

— А как? — заулыбался он, выпуская дым.

— Мне сложно объяснить, почему я об этом подумала.

— Не надо ничего объяснять. Просто расскажите мне. Allora… [99]

— Allora… Мне было тринадцать. Он был намного старше, и из-за него сходили с ума все девочки в лондонском колледже. Несмотря на разницу в возрасте, мы начали встречаться. Все делали ставки, переспит со мной девятнадцатилетний итальянский плейбой или нет. Я часто сбегала по ночам из семьи, в которой жила в Лондоне. Это было довольно просто сделать через окно на первом этаже. Он забирал меня возле дома, мы ехали в центр города, целовались под дождем на Тауэрском мосту, гуляли по Трафальгарской площади и на спор воровали жвачки в маленьких магазинах. Под утро я возвращалась в свою комнату и как ни в чем не бывало ела на завтрак изрядно поднадоевшие хлопья. А днем мы отсыпались на диване в лаунже для студентов, и он постоянно гладил меня по волосам. В девятнадцать я прилетела в Рим. В первый же вечер за мной увязалась пьяная компания, от которой меня спас итальянский парень на простеньком мотороллере. За ночь мы исколесили весь город, и на протяжении десяти дней он дарил мне мягкие игрушки, угощал мороженым и показывал нетуристические места, боясь ко мне притронуться. И вот как-то я оторвалась от группы во время одной экскурсии. Я стояла на Piazza di Spagna, на мне были красные ботинки, такие же огненные, как платье, которое вы мне подарили. Помню, как отчаянно светило февральское солнце и как счастливы были люди вокруг. Все, включая меня. Я изучала карту метро, когда ко мне подошел безумно красивый итальянский мужчина. Не такой красивый, как вы, но все же… Мы разговорились, он купил мне билет и оставил номер телефона. И… — Я запнулась.

— И?..

— И я ему позвонила. Сама не знаю почему. Это был неплохой роман, хороший секс, хотя, вернувшись домой, я ни разу не ответила на его звонки и сообщения. Но дело в другом. Моего лондонского бойфренда звали Андреа Симонетти, парня на мотороллере звали Адриано, но я даже примерно не могу вспомнить имя итальянца, с которым спала. Марчелло, Антонио, Альфредо — просто не помню.

— Вы боялись, что если мы переспим, то на утро вы не сможете вспомнить мое имя? — Дженнаро очень по-доброму улыбнулся. — Это какая-то редкая форма амнезии?

— Прекращайте меня смешить! К счастью или к сожалению, вашего имени мне уже не забыть никогда. Я рассказала это, потому что…

— Я понимаю почему.

— Да?

— Да. И это абсолютно нормально. Если вас это утешит, то в какой-то момент жизни просто становится лень запоминать имена людей. Какой смысл в том, чтобы помнить всех мужчин, с которыми вы переспали?

Подавившись горячим кофе, я расхохоталась:

— Никакого. Если у вас такой подход к женщинам, то мне интересно, как долго мое имя продержится в одной из многочисленных ячеек вашей памяти.

— Джулия… — Он демонстративно изменил привычному «мадемуазель». — Сегодня в тебе больше легкости, но когда тебя вчера била дрожь, ты переспросила: «Но вы же сказали, что никогда никем так не дорожили…» Что еще тебе не понятно?

— Понятно… И это самые драгоценные слова в моей жизни, — притихла я, всматриваясь в напряженное лицо.

— Это не слова. Это то, как обстоят дела. И, поверь, если бы было иначе, я бы не колебался вчера, отвезти тебя в «Reid’s» или нет. Выражаясь твоим литературным языком, ты мой своеобразный lighthouse в мире темноты и вечной скуки.