Йозеф Кадлец - Повести

Вахтер взглянул на него и широко улыбнулся, ослепительно сверкнув искусственной челюстью.

— Давненько вас не видно, пан Бендл!

— Я был в командировке. Только что приехал — и прямо сюда.

— Далеко ли?

— Да нет… В Будапеште.

Он вошел в лифт и нажал кнопку третьего этажа.

И вдруг на какое-то мгновение ему стало плохо — сжалось сердце, закружилась голова… Видно, устал за долгую дорогу.

Лифт резко дернулся и остановился. Бендл вышел, тщательно закрыл дверки и сразу насторожился: в знакомой атмосфере, в которой он работал изо дня в день, что-то изменилось…

В коридоре было непривычно тихо и безлюдно. Он прислушался.

За стеклянными дверями то там, то здесь раздавались приглушенные голоса, слышалось постукивание пишущих машинок, где-то в конце коридора безнадежно звонил телефон…

Он зашел в секретариат взять почту, но из пяти машинисток застал здесь только одну, пани Соучкову, которую все неизвестно почему звали Аделой.

Адела поливала какие-то пестрые цветы в ящичках за окном, скорее всего бальзамин, они хорошо росли, ведь окна секретариата выходили на солнечную сторону.

Увидев его, она обернулась, держа в руках чайничек, и посмотрела с участием.

— Наконец-то вы здесь. Вас все искали.

— Искали? Зачем?

— Да так… — проговорила она неопределенно. — Постоянно вас кто-то спрашивал.

— А где все? Куда все подевались?

Она поставила чайничек на пол около стола, вышла ему навстречу и тихо, доверительно сказала:

— Все на совещании в конференц-зале. Приехал кто-то из министерства…

— А, черт, — вырвалось у него. — Вы не знаете, о чем совещание?

— Не могу сказать, — ответила она с досадой, хотя, возможно, что-то и знала. — Хотите кофе?

— Нет, спасибо. Может быть, я должен туда зайти…

— Не знаю, стоит ли. Им пора бы уже закончить. Совещание началось в девять.

Он посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать.

— А кто, собственно, меня искал?

— Многие… Больше всего о вас спрашивал Нейтек, ведь вы его знаете…

Он молча кивнул, взял почту и отправился к себе.

Когда он вошел в кабинет, где работал уже долгие годы, и огляделся, все ли здесь по-прежнему, то снова вдруг почувствовал слабость, как в лифте. Должно быть, оттого, что здесь душно, давно не проветривали. Он открыл окно настежь, и вместе с теплой струей воздуха ворвался грохот улицы, заглушивший голоса в коридоре. Видимо, совещание кончилось, люди выходили из конференц-зала и громко разговаривали, но из-за уличного шума ничего нельзя было разобрать.

Следовало бы выйти и поздороваться. Но как они его встретят? Может быть, именно они его в чем-то обвиняли? Кто знает, что о нем тут наговорили в его отсутствие… Сам он вряд ли сможет себя защитить, ведь он понятия не имеет, что произошло, какие слухи о нем распустили. Не может же он выйти в коридор и сказать: «Это неправда!» — если не знает, о чем речь.

С каким удовольствием он встречался с сослуживцами прежде, когда возвращался из командировок! А теперь вот не может себя заставить. Он сидел за столом, превозмогая усталость, и рассеянно просматривал накопившуюся за время его отсутствия почту.

Телефон на столе резко зазвонил.

Звонила Адела. Товарищ Нейтек просит зайти.

Все в нем взбунтовалось. Какого черта Нейтек зовет его к себе? Если хочет что-то сказать, может прийти сам. Нейтек ему не начальник, работает в другом отделе, занят главным образом перекладыванием бумажек и уж никак не может приказывать ему.

Вот сейчас позвонит Аделе и скажет, чтобы она передала Нейтеку: если хочет поговорить, пусть соблаговолит зайти сам.

Но он этого не сделал — не хотел обострять отношения. Да и любопытно, что же все-таки стряслось, пока его здесь не было. Что надо от него Нейтеку?

Бендл не торопясь взял из шкафа мыло и полотенце и пошел в туалет привести себя в порядок. Тщательно вымыл руки, лицо, а причесывался так, будто готовился к очень важной встрече.

Увидев в зеркале свое побледневшее, осунувшееся, измученное лицо, он снова почувствовал дурноту. Пусть подождет, подумал он, освежаясь холодной водой. Наверняка собирается преподнести очередную гадость…

Нейтек тем и отличается, что умеет с особенным удовольствием сообщать людям всякие пакости. Иногда его новости заведомо лживы, они становятся еще более мерзостными от того, что глубоко уязвленная жертва теряет самообладание или сразу сникает. А он не может скрыть своего злорадства.

— Слушай, Бендл, — сказал он недавно, когда они случайно шли вместе по узкому коридору к лифту, — говорят, у тебя шашни с Аделой. Будто вас кто-то видел…

— Глупости. Кто мог это сказать?

— Я так слышал, — улыбнулся Нейтек. — Будь осторожен. Представь, если дойдет до жены, что ты связался с секретаршей…

Разумеется, глупость. Совершеннейшая глупость. Адела уже немолода, живет одна, где-то снимает комнату, наверное, раньше была хорошенькой, но молодость, увы, прошла, и она потеряла надежду выйти замуж. В общем, приятная, скромная, даже немного забитая. Ему жалко ее, и он, возможно, разговаривает с ней дружески, участливо, не больше. И смотрит на нее более приветливо, чем другие.

— Тоже хорош — связался с секретаршей, — ухмылялся Нейтек.

Неприятно и унизительно.

Бендл мог бы на все махнуть рукой и не расстраиваться, если бы не знал, что Нейтек с удовольствием будет разносить этот вздор по всему объединению.

Очевидно, за подобными выпадами он скрывает собственные слабости — прежде всего комплекс неполноценности, который неизбежно должен был у него возникнуть из-за безалаберности в сочетании с завистливостью.

Как все люди, которые не доверяют себе, Нейтек не смеет открыто признать, что совершил оплошность, дал маху, ошибся. Спорит с пеной у рта, лавирует и выкручивается, а если не получается, он становится землисто-серым, еще больше ожесточается, крушит всех и вся без разбору. Взгляд его голубых глаз делается стальным. «Бендл будет говорить, что я манкирую своими обязанностями, — голос его срывается от злости и временами переходит в полное ненависти шипение. — Пусть при всех открыто скажет, может быть, я не выполнил свои обязанности? Тогда где и когда конкретно?.. Пусть он сам подумает о том, кто из нас не проявил должной принципиальности. Кто из нас, неважно, какой пост он занимает, нарушал в ряде случаев установленные сроки»…

Невыносимая демагогия.

Он умеет ловко выйти сухим из воды, обелить себя и сразу ринуться в наступление. Сделав вид, что не понимает критических замечаний, адресованных ему, и только ему, мгновенно парирует, направляя их острие на своего противника — на кого же еще, как не на противника…

Когда Бендл вернулся в свой кабинет, чтобы положить мыло и полотенце, на столе трезвонил телефон, но, пока он подошел, звонки прекратились.