Йозеф Кадлец - Повести

Но вдруг она вынырнула из темной гущи ветвей и остановилась передо мной одетая и причесанная, в легком цветастом платье, удивительно оттенявшем ее загорелую кожу и золотистые волосы. От нее исходил аромат, легкий, едва ощутимый сладковатый аромат, напоминающий запах меда или луга после дождя.

Когда мы шли по дамбе, пруд уже почти сливался с темной стеной леса, выделялась лишь белая песчаная полоса берега, островок терялся в сумеречной дали.

— Я рад, что встретил тебя, — сказал я.

— Ну и что? — досадливо ответила моя спутница.

Она шла рядом легкой и пружинистой походкой, ноги в белых теннисных тапочках ловко обходили камни, вынесенные на дорогу весенним паводком.

— Я подумал, может, мы тут еще когда встретимся, — сказал я ей.

— Зачем тебе это надо?

— Мне всегда хотелось иметь такую девушку, как ты, — не сробел я.

— Из этого ничего не получится, — отозвалась она чуть погодя. — У меня нет времени для таких знакомств.

Меня заинтриговал ее ответ, сразу захотелось спросить почему; я не отступался и продолжал докучать ей вопросами. Но чем дальше, тем больше она замыкалась в себе, войдя в роль загадочной незнакомки, явившейся мне в один прекрасный летний вечер в облике сказочной красавицы Златовласки.

— Слишком много ты хочешь знать, — упрекнула она меня.

— Я ведь ответил на все твои вопросы.

— Но я просто хотела знать, кто ты.

— А теперь расскажи мне о себе.

— Ты слишком любопытный, — отрезала она.

Мы приближались к опушке леса; на светлом горизонте выделялось длинное каменное строение бывшего стеклозавода. Я полагал, что мы минуем его, спустимся по склону к городу и я провожу ее до конечной остановки трамвая. Но вдруг она сказала:

— Я не хочу, чтобы нас видели вместе.

В «Трактире у стеклодувки» играла гармошка, нестройное пение нарушало тишину сумрачного леса.

Она подошла ко мне, взяла за руку и шепнула:

— Поцелуй меня.

В одной руке я держал мокрые плавки и поэтому не смог ее обнять. Обхватив Виолу другой рукой, я крепко прижал ее к себе, она покорно положила голову мне на грудь, и я как во сне прильнул к ее мягким губам.

— Ты не умеешь целоваться. — отстранилась она. — Давай я сама тебя поцелую.

Ее влажные губы припали к моим губам долгим поцелуем. Под ногами закачалась земля, закружились где-то в вышине деревья. И снова меня одурманил аромат меда.

— В следующее наше свидание я научу тебя, как надо целоваться, — сказала она. — А теперь пусти, мне пора…

— Когда мы увидимся?

Она вырвалась из моих объятий.

— Скоро, — пообещала она. — Раньше, чем ты думаешь.

Я стоял на темной опушке, пьяный от ее поцелуя.

На поля спустилась темнота, густой туман пеленой покрыл землю; тихая летняя ночь окутала город, едва различимый вдали.

Я смотрел, как она идет по песчаной тропинке к стекольному заводу, как мелькает ее светлое платье на темном фоне забора, но вот она остановилась и исчезла.

Мне послышалось, как со скрипом захлопнулась за ней калитка.

Хотя погода сразу же испортилась, шел бесконечный дождь, дул порывистый северный ветер, я каждый вечер ходил на пруд, ждал свою Златовласку. Но она не появлялась. Напрасно прохаживался я по дамбе, заглядывая в те места, где мы бродили вместе; видно, она и думать забыла о своем обещании встретиться со мной.

Поверхность пруда рябили мелкие волны, ветер шумел в кронах сосен, шелестел ветвями кустов; песчаные берега пустовали, в такую погоду купальщики обходили пруд стороной.

А я ждал и ждал Златовласку. В мечтах я представлял, как было бы хорошо здесь: и пруд, и все рощи, ложбины и поляны принадлежали бы нам, и ничего, что так похолодало, — вдвоем нам было бы тепло.

Домой я возвращался мрачный и ко всему равнодушный: мне опостылели книги, я ни на чем не мог сосредоточиться. Мама озабоченно спрашивала, уж не заболел ли я, сетовала, что я осунулся, притих и побледнел. Но болен я не был, просто меня угнетала тоска, давили несбыточные желания.

Чем дальше, тем сильнее мучили они меня. Я мысленно повторял себе, что сказал бы Златовласке, о чем бы спросил, представлял себе, как взял бы ее за руку, как притянул бы к себе, как смотрел бы ей в глаза, пытаясь разгадать, что таится в их зеленых глубинах.

Наступило воскресенье, дождливое, ветреное воскресенье, и я не знал, куда девать себя.

Воскресные дни проходили в нашем предместье скучно: особых развлечений у нас не было. Мы с товарищами шатались по улицам, стояли на углах, заигрывали со встречными девушками, вышучивали сверстников, у которых уже были свои девушки. Что удивительного, если мы шатались гурьбой по всему предместью, приставали к прохожим, дурачились, громко хохотали, — нам хотелось веселиться, веселиться во что бы то ни стало.

Когда Ярослав свистнул под моим окном, мне не хотелось никуда идти; лучше посидеть дома, побыть одному, чем болтаться по воскресным улицам. Но Ярослав не отступал: он ходил у меня под окнами и свистел до тех пор, пока я не высунулся наконец сказать ему, что я заболел — пускай идет гулять на улицу без меня.

— Да брось ты, — не захотел он слушать моих объяснений. — Еще чего вздумал — валяться дома. Я купил билеты на футбол. Схватка будет что надо… Наши играют с северянами.

Это означало, что на нашем футбольном поле состоится захватывающий матч между командами южного и северного предместий. Матч между этими командами всегда носил острый характер и нередко заканчивался рукопашной, в которую включались даже зрители.

Идти на матч мне, скажем прямо, не хотелось, но Ярослав посмотрел на меня с такой обидой, что я не устоял, взял дождевик, и мы вместе поспешили на футбол.

Футбольное поле нашего клуба располагалось на пустыре между сахароваренным заводом и кварталом старых жилых домов. Со стороны улицы оно было огорожено забором, сзади оградой служили густые заросли терновника, шиповника, боярышника и бог знает еще каких кустов; за ними поднималась железнодорожная насыпь, по которой сновали маневровые паровозы, тянувшие за собой бесконечные цепи товарных вагонов.

Когда мы пришли, около поля толпилось множество народу, больше всего людей скопилось у входа, нам едва удалось протиснуться туда, где можно было хоть что-то видеть. Приблизительно за метр от поля поставили наспех сколоченные из длинных шестов ограждения, чтобы зрители не мешали игрокам. Во время матча болельщики бесцеремонно окликали игроков; то бранили их, то давали им мудрые советы, а то и швыряли в них бумажными стаканчиками от пива, продававшегося у входа в деревянном киоске. Короче, зрители развлекались с куда большим азартом, чем футболисты гоняли мяч.

Не переставая шел густой мелкий дождь; игроки в застиранных, выцветших рубашках вмиг вымокли — заляпанные с головы до пят грязью, они походили на пугала. Игра с самого начала взяла быстрый темп, каждая из сторон хотела показать, на что она способна, схватка шла ожесточенная. Добиваясь преимущества любой ценой, игроки были готовы уничтожить противника на месте; болельщики чувствовали это и громко поддерживали свою команду; я вместе со всеми переживал волнующие минуты матча.