Йозеф Кадлец - Повести

В моей памяти оживал во всех подробностях тот солнечный летний день во время оккупации. Я снова видел немецкие военные машины, ползущие по полю к лесу, слышал короткие хлопки выстрелов, видел охваченную пламенем крышу стекольного завода, почерневшие от пожара стены, обломанные деревья, стаи испуганных птиц в голубом небе…

Я долго переминался с ноги на ногу, поджидая Эмчу у входа. Наконец она пришла.

— Извините, но никак не получилось раньше, — сказала она.

— Расскажите, как это произошло, — торопил я ее.

Мы шли посередине площади, освещенные ярким полуденным солнцем, суетливые голуби путались у нас под ногами, мешая идти.

— В то утро меня не было дома, — объясняла она мне. — Накануне вечером я уехала в Бероун, ну а потом скрывалась до конца войны у добрых людей.

— Так что вы даже не знаете, что там было?

— Нет, не знаю. И, вероятно, никогда не узнаю, хотя и догадываюсь, что там случилось…

Мы дошли узкой улочкой до небольшого сквера и заметили свободную скамеечку в тени каштана.

— Сядем, — предложила она. — Так нам удобнее будет поговорить.

— О чем же вы догадываетесь?

— Люди мне рассказывали, как фашисты окружили стекольный завод и обстреляли его со всех сторон…

— Я видел это собственными глазами. Я побежал на помощь вашим, но опоздал…

— Наши защищались, пока их всех не перестреляли. Временами я упрекаю себя, что меня тогда с ними не было.

— Они убили бы и вас, — сказал я.

— Но там я потеряла сына… и самых близких мне людей.

— У вас был жених, — вспомнил вдруг я.

— Теперь это мой муж, — сказала она и грустно улыбнулась.

Я смотрел на ее исхудавшее лицо, на котором ласково светились большие светло-голубые глаза.

— Вы ничуть не изменились, — спохватившись, вежливо сказал я. — Вы точь-в-точь такая же, как прежде.

— Правда? А у меня такое чувство, что я постарела на несколько десятков лет. Пережитое не проходит бесследно.

В профиль Эмча удивительно походила на Виолу: такой же прямой гордый лоб, ровный нос и полные, пожалуй даже слишком полные, губы.

— А о Виоле, о том, что с ней стало, вы не знаете ничего? — упрямо повторял я мучивший меня вопрос.

— Как бы я хотела что-нибудь о ней знать! Я уверена, что Вендулка помогала отцу. У нас на чердаке стоял пулемет. Они наверняка стреляли вместе.

Я представил себе, как Виола вместе с Зубодером до последнего дыхания защищает свой дом…

— А как вы? Все еще не женились? — перевела она разговор, когда я проводил ее в Национальный комитет.

Я покачал головой.

— Ничего, вы еще найдете ту, настоящую… — грустно заметила она.

— Настоящая была Виола, — перебил я ее. — Не могу ее забыть…

Перед зданием Национального комитета мы с Эмчей наспех попрощались. Она крепко пожала мне руку и пожелала счастья.

Жизнь вокруг нас шла своим чередом.

BALADA O SMUTNÉM BOXEROVI

Praha, 1981

Перевод Т. Мироновой

Редактор А. Смирнова

© Josef Kadlec, 1981

Далеко не всем, кто мечтает пережить нечто необычное, судьба предоставляет такую возможность. К Людвику она была благосклонна: его будущее, как это порой бывает, предопределило счастливое стечение обстоятельств, случай, на который он в глубине души давно уповал.

Тот день запечатлелся в его памяти озаренным ярким светом и неизъяснимой радостью, почти нереальным, словно все происходило под увеличительным стеклом или в ослепительном сиянии театральных прожекторов.

Его спокойная, размеренная жизнь — как, собственно говоря, и у большинства жителей любого провинциального городка — неожиданно изменилась, и он оказался на новой, доселе неизвестной дороге, о которой никто не мог сказать, куда она ведет.

До последней минуты не было ясно, попадет ли он в список переведенных на работу в Прагу, причем на неопределенное время. Сколько там они пробудут, зависело от особых обстоятельств, предугадать которые тогда, в первые месяцы протектората, не представлялось возможным.

Вначале имя Людвика не значилось ни в каких списках, он не попал в число избранников, с которыми уже побеседовали в отделе кадров об условиях поездки. Это были в основном люди неженатые, независимые ни от чего и ни от кого, но если среди кандидатов оказывались семейные, то предприятие не скупилось, предоставляя им на все время работы в Праге довольно высокую прибавку к зарплате.

За несколько дней до отъезда коллега Людвика, его сверстник и приятель, отказался ехать, так как собирался жениться и, конечно, не мог сразу после свадьбы оставить молодую жену, которая к тому же ждала ребенка. Кроме того, у него обнаружилась болезнь желудка — он это подтвердил медицинскими справками, — и питаться ему было необходимо не в столовых, а дома.

Людвик жениться не собирался, у него даже не было никого на примете, и в свои неполных двадцать два года он твердо решил: сначала досыта насладится свободой, а уж потом посвятит оставшуюся жизнь какой-то одной женщине.

Услышав, что его приятель остается дома, Людвик тотчас же побежал к начальнику отдела кадров, ворвался в кабинет и сбивчиво, торопливо принялся говорить, что он, Людвик, самый подходящий кандидат на освобождающееся место. Начальник слушал нетерпеливо, вначале лишь пожимал плечами, дескать, это зависит не от него, а от руководства, но в конце концов сказал, чтоб Людвик заглянул к нему завтра утром. Однако ни словом не обмолвился насчет того, поддержит его кандидатуру или нет. Вопрос остался открытым, особых шансов на успех не было, и Людвик, удрученный, вернулся на свое рабочее место.

Но не прошло и часа, как его позвали к телефону. Приятный, мелодичный женский голос попросил его тотчас зайти в отдел кадров и заполнить необходимые анкеты, так как он включен в группу отъезжающих в Прагу.

Голова у него закружилась от счастья, слезы застлали глаза, дрожащей рукой он повесил трубку и, сияя улыбкой, огляделся. Гордо прошествовал он по цеху, который теперь уже не был неприязненным и мрачным, пасмурный день показался светлым, ясным, будущее рисовалось в самых радужных красках, и каждого встречного он готов был обнять и расцеловать.

В отделе кадров ему сказали, что уже несколько человек отказались от поездки, так что его возьмут наверняка, можно собираться в путь. Позже, когда все бумаги были оформлены и начальник поинтересовался его семейным положением, Людвик окончательно убедился, что исполнение желаний не за горами. Казалось, теперь уже ничто не разрушит его планы, не воспрепятствует осуществлению его мечты.