Йозеф Кадлец - Повести

Поезд замедлил ход, подползая к перрону закопченного Смиховского вокзала, стоящего в окружении одноэтажных серых домишек. В грязных окнах отражалось полуденное солнце.

Когда они уезжали из дому, никто не провожал их, а здесь, в Праге, никто не встречал. Они стояли на перроне со своим нехитрым багажом и гадали, что делать дальше.

Вокруг что-то громыхало, сновали люди, спешили куда-то, кричали, издали доносились звонки трамваев, гудки машин — город сразу затягивал их в свой водоворот.

Они вышли на многолюдную улицу, держась поближе друг к другу, чтобы не потеряться в сплошном человеческом потоке, совсем как парни, приехавшие из глухой деревни в город попытать счастья.

Впереди всех, конечно, шагал Эда, он хорошо знал Смиховский район и объяснял попутчикам, на какой трамвай сесть и до какой остановки доехать. Хуже всех чувствовал себя Людвик. Он в Праге был всего один раз, и эту поездку помнил смутно. Теперь же огромный город его подавлял, казалось, что он вряд ли когда-нибудь освоится на этих улицах, и он беспокойно оглядывался на попутчиков, боясь потеряться. Но те с самых первых минут в городе были внимательны к нему, хотя у каждого хватало своих забот, и Людвик был благодарен им.

Перво-наперво все вместе зашли в отдел кадров Смиховского завода. Служащий встретил их равнодушно, даже не ответил на приветствие, лишь забрал бумаги о переводе на новую работу и мимоходом заметил, что сегодня они свободны, а завтра в восемь утра им следует явиться, к месту работы — на Водичкову улицу. На этом все и кончилось.

И вот они снова стояли на улице и гадали, что же делать дальше. Тесной группкой двинулись к трамвайной остановке и уже оттуда разбрелись кто куда.

Людвик как клещ вцепился в Эду — один он потерялся бы в лабиринте улиц и бесконечном людском потоке. Поэтому вслед за Эдой он влез и в трамвай.

Эда был невозмутим и словно не замечал шедшего за ним по пятам Людвика. Пока ехали в трамвае, Эда не проронил ни слова и даже на вопросы не отвечал. И лишь когда вагон, громыхая, катил по мосту над величаво несущей свои воды Влтавой, он обернулся и сказал:

— Посмотри, вот это — Национальный театр.

Сказал спокойно, ровным голосом, как кондуктор, объявляющий очередную остановку. Зато Людвик был в восторге, он вертел головой туда-сюда, боясь что-то пропустить и радуясь встрече с известными улицами и знаменитыми памятниками, о которых много слышал или читал.

Они вышли на Вацлавской площади. Эда крепко ухватил Людвика за локоть. На площади творилось что-то невообразимое: потоки людей растекались во все стороны, посередине мчались дзинькающие трамваи, по мощенной камнем мостовой тянулся беспрерывный поток машин, а между ними сновали пешеходы. Казалось, всюду царил хаос, и это вызывало усталость и уныние.

Широко открытыми глазами смотрел Людвик на это столпотворение, с жадным любопытством прочитывал вывески на магазинах, гостиницах, ресторанах, кинотеатрах, кафе и дансингах. Сердце его замирало при мысли, что отныне это и его мир, здесь он будет жить, работать, а по вечерам отдыхать, прогуливаться, может один, может и с какой-нибудь хорошенькой девушкой, и строить планы на следующий вечер. Именно с этими вечерами были связаны его мечты и самые смелые надежды: не раз он представлял себе, как неожиданно появится в светских салонах и очарует всех, или видел себя этаким интеллектуалом, который все свободное время проводит в театрах и в кино, бродит по музеям и выставочным залам столицы.

Но пока Людвик и Эда стояли со своими скромными пожитками на пятачке для пешеходов посреди Вацлавской площади и не знали, где будут спать эту ночь.

— Не плохо бы поесть, — вспомнил Людвик, он завтракал рано утром, еще дома, и теперь чувствовал, что у него подвело от голода живот.

Эда кивнул и ринулся между проезжающими машинами; Людвик поспешил за ним. Добравшись до угла Водичковой улицы, Эда так же стремительно стал пробираться сквозь толпу. Людвик едва поспевал за ним, в широкой арке его оттеснили, и он догнал Эду лишь у ларька, где продавали горячие картофельные оладьи. Эда уже держал несколько штук в промасленной бумаге и с жадностью уплетал их. Людвик тоже купил две оладьи и, став рядом с Эдой, набросился на них. В ногах у обоих стояли сумки, вокруг сновали люди, а из пассажа напротив неслась песня:

От оладий у них залоснились подбородки, они вытирали лица тыльной стороной ладони и дружелюбно улыбались друг другу.

— Давай еще по одной! — Эда вернулся к ларьку и принес оладьи себе и Людвику.

Потом они зашли в пивную, взяли по кружке пива. Людвик был доволен; вокруг шумела беспокойная Прага и угощала их оладьями и пивом, сулила всевозможные развлечения.

— Почему у тебя так мало вещей? — спросил Людвик, когда они снова вышли на улицу.

Действительно, в небольшой сумке Эды могли поместиться лишь несколько рубашек, пара белья, свитер, тапочки и бритвенный прибор.

— А зачем? — удивился тот. — Мне они ни к чему. По воскресеньям я буду ездить домой.

— Для этого надо много денег, — заметил Людвик. — Билет на поезд стоит дорого…

И опять они влились в людской поток. Временами Людвик терял Эду из виду, но тот останавливался и ждал его. Вот и теперь он стоял возле какого-то дома и читал таблички у входа, недовольно качая головой.

— Хоть бы бумажку повесили!

— Какую бумажку? — не понял Людвик.

— Вот здесь, в этом здании, мы будем работать. Третий подъезд.

Они вошли под арку, отыскали третий подъезд, темный, без освещения. Лифт не работал, и нигде никакого указателя, никакого объявления.

— Ладно, — проговорил Эда. — Завтра разберемся. А теперь пошли искать жилье.

— Здесь? Да ведь тут, в центре, одни учреждения… — удивился Людвик. — Может, лучше на окраине? Едва ли здесь мы что-нибудь найдем.

Но Эда уже торопливо шагал вперед и на ходу через плечо говорил:

— Главное — установить, где твой опорный пункт. Наш опорный пункт здесь, значит, и жилье надо подыскать где-то поблизости.

Людвик не возражал, хотя решение Эды казалось ему поспешным и непродуманным, он не верил в то, что их поиски увенчаются успехом. А времени оставалось мало — смеркалось, кое-где в витринах уже зажигали свет, вокруг варьете Драгоньовского разливался ярко-голубой неон.

Путь им преградили строительные леса — ремонтировался фасад дома. Надо было переходить на другую сторону улицы.

— Подожди! — вдруг остановился Эда.

На двери старого многоквартирного дома висело объявление, и оба взволнованно прочитали вслух:

— Сдается комната на четвертом этаже. Пани Шинделаржова.