Йозеф Кадлец - Повести

Людвик обрадовался, когда в полдень наконец-то привезли столы, стулья, чертежные доски, а затем и папки для бумаг; он охотно таскал мебель по крутой лестнице и вместе с другими расставлял ее, был рад, что наконец может хоть чем-то заняться, размять затекшие мышцы.

На улице все еще лил дождь, и мебель в дороге намокла — со столов и с чертежных досок на паркет стекала вода.

Не перестал дождь и к вечеру, когда Людвик возвращался домой. Он зашел в магазин, купил себе кое-что поесть и торопливо зашагал под узкими навесами крыш, чтобы не намокнуть. Скорее бы повидать Эду, узнать, как он устроился, как прошел его первый рабочий день.

Но их холостяцкое жилье было пусто. У окна рядом стояли две застланные кровати, и к ним словно прилепился огромный обеденный стол. По всему было видно, что Эда еще не приходил. Да и вся квартира словно вымерла, словно в ней вообще никто не жил. И лишь дождь нудно постукивал в окно да шумел в глубине каменного двора-колодца.

Людвик развернул свой сверток и быстро съел все, что купил к ужину. Но что делать дальше? Вдруг странная тишина нарушилась. Кто-то отпер дверь, стряхнул капли дождя с зонтика, быстрыми легкими шагами прошел мимо их комнаты, и опять воцарилась тишина. Оставаться в тихой, мрачной комнате не хотелось, и он, надев свой поношенный плащ, вышел из дому.

Вечерняя улица, поливаемая дождем, показалась ему волшебно красивой. Светящиеся витрины магазинов, разноцветная реклама, свет фонарей словно растворялись в сыром воздухе и застывали яркими отблесками на унылых стенах домов. И эту красоту дополняли желтые фары машин, освещенные вагоны трамваев с пестро одетыми пассажирами, яркие афиши кинотеатров.

Людвик брел по улице, словно очарованный странник. Он не мог налюбоваться чарующей игрой огней в косых струях дождя.

Он зашел в пивную, где вчера они были с Эдой, взял кружку пива и прямо у стойки с жадностью выпил. Народу было мало, лишь несколько оборванных пьяниц, не внушающих особого доверия. И впрямь, один из них подошел к Людвику и сказал нахально:

— Дружище, дай нам на пиво.

Не проронив ни слова, Людвик поставил на залитую пивом стойку пустую кружку и вышел.

Напротив, в пассаже, его внимание привлекла группа людей у кинотеатра. Он тоже купил билет и прошел в зрительный зал. Демонстрировалась не очень-то веселая комедия, и он то засыпал, то просыпался. Словом, рассказать, о чем был фильм, он, пожалуй, не сумел бы.

Когда он вышел из кино, дождь уже перестал, но было сыро и прохладно, по-прежнему горела разноцветная реклама, ослепительно сияли витрины магазинов, отгонявшие ночную тьму, — весь этот светящийся калейдоскоп удерживал на расстоянии мрак ночи, не допуская, чтобы он завладел всем.

Напрасно Людвик надеялся, что Эда уже дома. Квартира пребывала в состоянии абсолютного покоя. Дождь кончился, и с улицы уже не доносилось никакого шума. Тишина, непривычная, напряженная, угнетала его.

Людвик пробовал читать, но глаза слипались, его клонило ко сну.

«Если Эда и дальше будет вести себя так, ничего хорошего из нашей совместной жизни не получится», — подумал он, ложась в кровать. И тут же сон сморил его.

Ночью Людвик не раз просыпался от шума — кто-то из квартирантов пробирался через их комнату в свою. Он на мгновение пробуждался и снова крепко засыпал.

Когда утром Людвик, сонно щурясь, оглядел комнату, погруженную в бледный полумрак начинающегося дня, то увидел за столом Эду — он собирался пришить пуговицу к пиджаку. Эда тщетно пытался продеть нить в игольное ушко. От напряжения пот выступил у него на лбу, руки слегка дрожали, но непослушные пальцы никак не могли справиться с иголкой и ниткой. Эда сердился и потихоньку ругался.

— Дай-ка я, — предложил Людвик, встал с кровати и тотчас продел нитку в иголку.

Эда стал пришивать пуговицу, но как-то неумело и неуклюже, тут требовались терпение и выдержка, а ему это было несвойственно.

Хозяйка принесла завтрак — горячий чай и хлеб с салом, вежливо улыбнулась и тут же ушла, словно у нее не было ни минуты времени, чтобы поболтать с ними.

Вдруг за спиной у Эды тихонько скрипнула дверь, и появился, невысокий полный мужчина, светловолосый, лохматый, с полотенцем на шее, в расстегнутой пижаме, открывавшей могучий живот, нести который ему явно было нелегко.

— Простите, — извинился он. — Я не знал… Так неудобно… но я вынужден нарушить ваше спокойствие. Эта квартира… — Тут он спохватился и представился: — Моя фамилия Дашек. Инженер Дашек. Я ваш сосед.

Он подал каждому мягкую, как губка, руку и, улыбаясь, проговорил:

— Теперь мы будем видеться ежедневно.

И проследовал в тот конец коридора, где находилась ванная комната. Дверь с шумом закрылась за ним.

— Живой человечек на французской рекламе «Мишелин», — пренебрежительно проронил Эда.

— В каком часу ты вчера вернулся? — спросил Людвик, ему уже давно хотелось это узнать.

Тот, пожав плечами, пробормотал:

— Не знаю.

— Сегодня придешь опять поздно?

— Что я заранее могу тебе сказать? — ответил Эда вопросом на вопрос и осторожно отхлебнул горячего чаю. — Если хочешь, пойдем куда-нибудь вместе.

Людвик охотно согласился. И они договорились, что сразу же после работы встретятся дома, а потом отправятся в город.

Людвик спросил, как было на работе, Эда сморщил нос:

— Нормально. Но нас там как собак нерезаных.

Сосед возвратился из ванной, аккуратно причесанный, розовый после бритья, его толстые щеки блестели.

— Хорошо бы установить расписание, — предложил он. — Нас теперь так много, что не будет хватать времени, чтобы привести себя в порядок. Я был в ванной не более пяти минут, а кто-то уже постучался…

— Это не мы, — сказал Людвик.

Попозже Людвик тоже пошел в ванную, но она оказалась занятой. Он стоял у двери и ждал. А за дверью шумела вода: кто-то мылся. Это была определенно не хозяйка. Возможно, пан Пенка, но тот должен был бы пройти через их комнату. В конце коридора была еще одна дверь, неплотно закрытая, таинственная. По всей вероятности, там жил еще кто-то, о ком Людвик ничего не знал.

Вода перестала течь, но никто не выходил. Стучать Людвик не решался. Тем не менее он уже нервничал, потому что боялся опоздать на работу.

За дверью раздалось пение, сиплый женский голос прочувствованно выводил:

«Конечно, это не пани Шинделаржова, — подумал Людвик. — Кто же это поет?»

Тут дверь отворилась, и он увидел миловидную молодую женщину в длинном до пят цветастом халате, темноволосую, с большими искрящимися глазами, густо нарумяненную, мелкими шажками она засеменила к приоткрытой двери.