Йозеф Кадлец - Повести

В конце рабочего дня к нему подошел начальник цеха и как-то сухо проговорил:

— Ну что, собираешь чемодан? Сейчас мне позвонили из заводоуправления. У тебя все в порядке.

— Правда? — Он изобразил удивление, хотя нисколько не сомневался, что все в порядке.

— Ты же сам напросился, — пробурчал начальник с упреком. — Оставался бы лучше с нами и жил бы спокойно…

— Хлеб везде достается нелегко, — ответил Людвик, но начальник уже не слышал, он резко повернулся и зашагал в свой застекленный кабинет в конце цеха.

Вечером за ужином вся семья собралась за столом и каждый делился тем, как у него прошел день: сестренка Людвика, на десять лет моложе его, рассказала, какие отметки получила в школе, мама — кого из знакомых встретила в магазине, дедушка — на сколько обыграл в карты своих безденежных партнеров. Людвик же, хоть и сгорал от нетерпения, дал всем спокойно высказаться и только потом сообщил, как о чем-то незначительном — правда, голос его предательски дрожал, хотя он и пытался это скрыть, — что ему предложили поехать работать в Прагу и что он согласился. Так что будет где проявить свои способности и сделать неплохую карьеру.

Он заметил, с каким изумлением все смотрели на него, словно не верили ушам своим, и, непонятно почему, не восприняли его решение как серьезное и окончательное.

После недолгого молчания заговорила мама — тихо, еле слышно, голос ее срывался:

— Не знаю, что тебе еще нужно. Здесь у тебя есть все. А среди чужих людей будет тяжело. Заскучаешь по дому…

— Не надо было соглашаться, — прервал ее дедушка. — Теперь лучше всего быть дома… и ни во что не впутываться.

— Я каждое воскресенье буду приезжать домой, — успокаивал их Людвик. — Поездом всего каких-нибудь три часа.

Но сестренка Ганичка сквозь слезы с упреком возразила:

— Ты бросаешь нас! Бросаешь, когда всюду немцы?

После ужина он ушел в трактир, где обычно просиживал с друзьями за кружкой пива.

В тот вечер Людвик всех угощал. Настроение у него было прекрасное, с лица не сходила счастливая улыбка, в душе он уже прощался со старой жизнью, нудной и однообразной.

Так заканчивалась первая глава его биографии.

Поезд мчался вперед, разрезая местность на две части, оставляя по бокам луга и поля, сплошные стены леса, молодые посадки и пасеки, а потом опять открывались просторы, пробегали маленькие города, вокзальчики, на коротких остановках одни пассажиры выходили, другие садились.

Попутчики коротали время за разговорами. Людвик скучал и слушал тех, кто, так же как и он, ехал работать в новое, незнакомое место. Никто не ведал, что их ждет впереди. Некоторые бывали в Праге, правда только наездами, а значит, о настоящей жизни большого многолюдного города истинного понятия не имели. Все сходились на одном: при таком обилии народа одиночке придется трудно, много сил потребуется ему, чтобы не затеряться и как-то проявить себя. Делились своими познаниями, где что находится, какой кабачок лучше, а кто-то вспоминал, где и с кем напился, в каком ресторане много ласковых девушек, которых можно купить на час или на всю ночь. Потом пошли непристойные разговоры о женщинах, сальные анекдоты. Рассказывали, перебивая друг друга, под дружный гогот всей компании.

Только один человек не принимал участия в разговоре, он задумчиво сидел у мутного от грязи окна. Людвику показалось, что он видел его раньше, но никак не мог вспомнить где. Он наверняка работал на их заводе, только, видно, в другом цехе. Парень неотрывно глядел на проносящиеся мимо лесистые холмы и бесконечные ноля. Он был бледен, густые волосы гладко причесаны на прямой пробор, за темными ресницами блестели глаза, острый подбородок зарос черной щетиной. На удивление широкий приплюснутый нос на продолговатом лице не вязался со всем его строгим обликом и портил первое впечатление. Он, несомненно, был тут самым старшим, наверно лет тридцати, а может, и больше.

Держался он спокойно и лишь изредка посмеивался, да и то словно вынужденно, чтобы соседи по купе не подумали, что он задается, хотя явно не прислушивался к их болтовне. Он был погружен в свои размышления. Время от времени он молча кивал, будто соглашаясь, а потом снова отворачивался к окну и смотрел на низенькие убогие домишки вдоль железной дороги.

Поезд затормозил и остановился у станции.

В это время кто-то рассказывал старый, бородатый анекдот о неверной жене. Все дружно гоготали.

Однако парень у окна опять не смеялся.

— Эда, может, ты знаешь анекдот получше? — обиделся рассказчик.

— Да нет, — после небольшой паузы ответил тот. — Слушать-то я их слушаю, но быстро забываю. Хотя вот такой случай… Всякое может с человеком произойти… — Слабая улыбка промелькнула у него на лице. Но что он хотел рассказать, так и осталось неизвестно.

Здесь все, по-видимому, давно знали Эду. Людвику же он показался странным, непонятным и своей спокойной сдержанностью и удивительной задумчивостью словно притягивал его.

— Даже не побрился перед дорогой! — донимали его.

— Не успел. До утра прощался, — искренне признался он, будто в этом не было ничего особенного. — А потом не хватило времени.

— Что ж, всю ночь в трактире просидел? Или в баре? Или у какой-нибудь дамочки?

— У невесты.

— Никак жениться собрался?

— Почему бы и нет? Пора уж. Только сначала надо кое-какие дела привести в порядок…

Снова заговорили о Праге, кто где намерен жить, у кого в столице есть знакомые или родственники. Некоторые уже заранее подумали о жилье и договорились о частной квартире.

Когда спросили Эду, где собирается жить, он равнодушно бросил:

— Там видно будет.

— У меня тоже жилья нет! — вдруг испугался Людвик. — Я думал, в Праге нам что-нибудь предложат…

— Тебе предложат выспаться в тюрьме, — заметил кто-то, и все опять рассмеялись.

— Что-нибудь придумаем, — успокоил Людвика Эда. — Не ломай себе голову заранее.

Людвик с благодарностью посмотрел на него и улыбнулся, прочтя в его живых глазах полное понимание.

И тут сразу вспомнил, где видел Эду. Он работал в соседнем инструментальном цехе и иногда заходил к ним, и тогда все приветствовали его как старого знакомого. Одни восхищались им, другие завидовали — когда-то он успешно выступал за их клуб. И хотя боксерские перчатки давно уже висели на гвоздике, до сих пор Эда еще грелся в лучах своей былой славы.

— Это тот, что дрался с Некольным, — говорили парни, провожая его взглядом.

О чемпионе Эде Гоудеке многие вспоминали с восторгом, рассказывали удивительные истории о том, как мужественно и с каким мастерством дрался Эда с очень сильными и опытными боксерами и побеждал.

А завистники — и такие были — наговаривали на него: мол, из-за этого бокса у Эды что-то перевернулось в мозгах, иногда у него ум за разум заходит и тогда он говорит бог весть что и ведет себя как лунатик. Правда это или досужие вымыслы, Людвик не знал.