Александр Чудаков - Ложится мгла на старые ступени [Дополненное издание]

<���…> Когда прощались, Чупринин сказал:

— А все-таки предыдущая профессия оказывает влияние?

— ?

— Предметный мир! То, что вы основательно разработали в своих статьях и книгах. И в вашей прозе он занимает особое место.

Заглавие Чупринин отверг напрочь.

— «Смерть деда»! Не вижу, чтобы человек, увидевший у прилавка книгу с таким названием, захотел ее купить.

И накануне отъезда мы с Л. и Женей [Тоддесом] ломали голову над названием. Это надо было сделать быстро — они хотят анонсировать роман. Продиктовал секретарше три варианта: 1) И все они умерли. Роман-идиллия. 2) Натуральная идиллия. 3) В ту степь. В самолете придумал еще одно: «Там, в степи глухой». Роман-идиллия.

В разговорах в «Знамени» было видно, что главное впечатление и у Чупринина, и у Ивановой — удивленье, и не от прозы, а от ее автора: «Вот он оказался какой! Чего знает. А мы думали — филолог». Иванова сказала еще, что от автобиографизма мне не уйти и что напрасно я сделал героя историком.

10 марта . Л. уехала в Италию до 25 марта. Завтра собираюсь в библиотеку в Ён-сё — а то засиделся в своей квартире и закис.

11 марта. Что значит растренированность: в Москве не обливался из тазов холодной водой (дача, в нашей ванной не получается), и, приехав в Сеул, где в роскошной ванной комнате можно обливаться хоть из цистерны, обнаружил, что обливаюсь не с прежним наслаждением. Не хочется выливать на себя 5 тазов, но только 3.

12 марта. Я не против рок-музыки, попсы и пр. Пусть — раз слушают, ходят и платят деньги. Но нужно, чтоб хоть иногда кто-нибудь говорил: все это к тому, что называется искусством, не имеет никакого отношения, это другое, и об этом надо говорить спокойно и неоскорбительно.

23 марта . Позавчера звонил Радик Лапушин. <���…> Сказал ему, что роман мой взят в «Знамя», — пришел в восторг; один из немногих, кто так бескорыстно и искренне этому рад.

26 марта . <���…> Звонила прилетевшая в Москву Л. <���…> — У тебя особый дар описывать обычное, как у Дефо. Потому что ты сам Робинзон!

Умер Вят — ему суждено было оказаться первым из нашей троицы. <���…> Как жаль, что не могу похоронить его со всеми вместе, как следует. Надо уезжать из Кореи, надо.

<���…> Юрка не знает, что Вят умер, т. к. сам в реанимации — давление, сердце. Так что Вята в его последний путь не проводили оба его старых друга!..

2 ночи. Брожу; звонил маме — она, как и я, помнит Вята с его 12 лет; звонил Жинову, он был на похоронах, поговорили. Тоска, тоска.

5 апреля. Алексей Герман говорил по «Свободе», что его отец Ю. Герман по таланту сопоставим с русскими классиками, но жил в такое время, что из него получился просто хороший писатель.

Еще говорил, что Ю. Герман оценивал людей сперва всегда очень хорошо, и только потом находил в них недостатки. Это про меня.

9 апреля . Звонил Радик <���…>. Говорит, что для журнального варианта не обязательно писать главу «Смерть деда», даже если в отдельном издании она будет. И сюжета не надо — даже в отдельном издании. То же, что говорит Женя [Е. Тоддес], Холмогорова, Л.

17 апреля . Убит в своей подольской квартире Похлебкин — замечательный писатель, мой единомышленник и брат по ощущению предметного мира человечества. Он восстанавливал ту материальную культуру России, которая была утрачена. Если б мне в романе тоже хоть частично удалось сделать что-нибудь подобное.

18 апреля . Цветут фиолетовые багульник и рододендрон, сакура, которая здесь гигантских размеров — красота неописуемая.

21 апреля . А еще говорят — нет знаков, предопределения. Я приехал в Москву 15 июля 1954 г. Вся она была уклеена газетами с портретами Чехова — был его 50-летний юбилей. И я ходил, смотрел, читал. И подумал: «Буду его изучать». Так и вышло.

22 апреля. И. С. Гагарин о Тютчеве: «Его не привлекали ни богатство, ни почести, ни даже слава. Самым задушевным, самым глубоким его наслаждением было наблюдать за картиной, развертывающейся перед ним в мире, с неослабным любопытством следить за всеми ее изменениями и обмениваться впечатлениями со своими соседями» (Тютчев, Б-ка поэта. 1957, с. 7). Добавлю: и даже не обмениваться! <���…>

23 апреля . И о Тютчеве хочется — и мог бы — написать. Хватит ли жизни?

«Когда испытываешь <���…> сознание хрупкости и непрочности всего в жизни, то существование, помимо духовного роста, является лишь бессмысленным кошмаром» (Тютчев. Из письма. Полн. собр. стих-ний. Б-ка поэта, 1957, с. 20).

25 апреля. Завершающая роман глава «И все они умерли». нейдет. Вспоминать смерть деда и остальных слишком мучительно.

9 мая . Пишу главу — последнюю — «И все они умерли». Как будто еще раз всех хороню. Тяжело.

По «Свободе» песни времен Отечественной войны к 55-летию Победы. Разволновался, как всегда. Мое поколение — последнее военное. Младшие — уже не помнят и чувствуют не так , как мы. А мы — как они , как участники.

27 мая. Отправил журнальный вариант романа (теперь называется «Ложится мгла на старые ступени» — слова Блока из стихотворения «Бегут неверные дневные тени», 4 янв. 1902) в «Знамя». Начал главу «Юрик Ганецкий». Осталось, кроме нее, написать «Проф. Резенкампф», «Сапожник дядя Дема», «ООН», «Кондитер Федерау», «Заметки дилетанта» — т. е., если не придумаю, не дай Бог, что-нибудь еще.

1 июня . Звонил Радик Лапушин. <���…> Сказал ему, что написал — и с какими трудами — последнюю главу романа. Радовался, поздравлял.

— Ваша проза будет очень своевременна. Раскрытые окна, свежий ветер. Такого нет сейчас. <���…> Это — счастливая книга, книга о счастье, вопреки всему.

2 июня. Увы, мой корейский (и — шире — восточный) опыт говорит: никакой «китайский путь», «корейский путь» невозможны — развитие экономики возможно только на западном пути.

9 июня. <���…> Л. отнесла журнальный варьянт романа в «Знамя». Благодарила Чупринина, что он смог встать над и проч. Он: «— Так хорошая же проза!» И снова говорил, что не ожидал получить прозу такого типа. «Подумать только — структурализм породил такую прозу».

10 июня . Л. звонила и опять говорила, какую замечательную прозу я написал (перечла, выводя на принтер вариант для «Знамени»).

Когда Чупринин удивлялся, она сказала, что уговаривала меня писать с тех самых пор, когда впервые услышала мои рассказы про наш ссыльный город. Собрался — через 40 лет!