Женя Крейн - Не исчезай

«Кто ты такая?!» – вопили с экранов домашних и рабочих компьютеров строчки-прочерки. «Это я настоящая, я…» – думала одна. «Недоучка, недоумка, истеричка! – казалось, негодовала другая. – Я писательница, я! А ты графоманка!..» Строчки чата взрывались, визжали. «Ты хоть знаешь, чего хочешь?! Куда ты лезешь, зачем? Здесь застолбленная территория!»

Но все ж приходили периоды примирения. Писательница с востока одаривала западную подругу материнской заботой. Порой, наоборот, недолюбленность превращала ее в дочь, в щенячью массу неуверенности. Скулила она тихо, по-собачьи. Вторая же обижала. Унижала. Задирала больно, обидно, как задирать может только дочь – не отпочковавшись, не забыв, не простив, не полюбив до конца любовью-жалостью, сочувствием. Из тюрьмы обид, непрощения, злости, пред -взрослости, пред -жизни. Из неволи подросткового бунта.

«Ты, наверное, ведьма… Откуда тебе знать обо мне… все вот это?.. Ты меня пугаешь», – лукавя, но с долей искренности выстреливала в Сеть N-дочь. «Все про тебя знаю», – тихо улыбалась L-мать. Ей было уже немало лет. На верхней губе пробивалась мелкая щетинистая пыль, ей казалось – пышные усы. Удаляла их нещадно, боролась с дикой природой, с гормонами, с подступающим хаосом.

N плавала рыбой в воде – в хаосе секса, привязанностей, веере ориентаций. В разнообразии американской культуры. Начисто отрицая политкорректность. Контроль над действительностью N выражала иначе, чем L, разрывая тишину пулеметной очередью клавиатуры, производя нещадное количество букв, слов, строчек, текстов. Упорно покоряя неизведанные пространства, осваивая новые профессии, постоянно надеясь на успех.

L робко заглядывала ей через плечо, олицетворяя поколение мам, подглядывающих за подрастающими дочерьми. Потихоньку пользуясь их парфюмами, помадами, потихоньку таская у наивных дочерей недозволенные, вредные сигареты. L оказалась ханжой: ставила многоточие, когда – крайне редко! – намекала в текстах на всяческие интимности. N, напротив, называла половые органы – и мужской, и женский – присущими им откровенными, неприличными, по мнению ее излишне литературной подруги, именами. Разрыв поколений, промежуток почти в два десятилетия. Затем – Интернет, Всемирная паутина. Развал реальности, юность на Тихоокеанском берегу, зрелость на берегах Атлантики. Вот разница между ними – еще один непоправимый разрыв, незацементированная трещина.

Приехав с берегов Балтики, одна оказалась на берегах Тихого океана, обдуваемых теплыми ветрами, куда залетают ароматы Полинезии. Экзотика, дух островов, авантюры, блуда, свободы, неподнадзорности – чашка Петри в тепличных условиях, где под яркой, жаркой лампой калифорнийского солнца буйно прорастают полезные и болезнетворные бактерии. Пыль, дороги, кактусы – так представлялось из далека сырой, прохладной, туманной Новой Англии, американского Альбиона.

Другая, покинув Россию – привычное, намозоленное, – уехала, порвала старые связи. Окунулась в туманы Атлантики, холодную, чопорную атмосферу. Природное ханжество, зачатое в лоне интеллигентной семьи (подобно грибку растительного происхождения, чьи споры осели на живой плоти развивающего организма), взросло, умножилось, утвердилось в неустойчивой душе. Двоедушие, лицемерие, ханжество – опора слабости – стало отправной точкой. Заплесневело махровым цветом, размножилось. Да и сама писательница L превратилась в презираемую, либеральную, фальшивую ханжу, насквозь пропитанную приторной, разъедающей живую ткань жизни политкорректностью новоанглийских демократов, протестантов и бостонских либералов.

Отчаянная безмятежность одиночества сменилась ожиданием. L и N приноравливались друг к другу. «Зачем она мне, для чего послана?» – гадала Люба. Писательница N не задавала лишних вопросов. Жаждала использовать любой шанс: слово – в строку, знакомство – в копилку идей или для личных надобностей. Записывала. Изучала. Обдумывала.

Купленный в кредит мини-лэптоп L теперь носила на работу. Редкие минуты, когда начальница отвлекалась на других сотрудников или развивала свою бурную деятельность за пределами офиса, L надеялась употребить с пользой для себя: «Буду писать». Но страдала немотой. Бумага терпит, но на бумаге слова выглядят неубедительно. Экран с печатными буквами предлагал иллюзию печатного слова. В поисках сюжета она создавала небольшие файлы воспоминаний – детство, отпуск во Флориде, личные рефлексии.

На Западном побережье N – трудолюбивая пчела – жужжала, летала, старалась. Рассылала послания френдам – любителям слов и приключений, – рассеянным судьбой и амбициями (в поисках лучшей жизни) по континентам и странам. Вперед! В поисках материала, развития сюжета. Сюжет пришел, подсказанный виртуальным знакомством с Любой (вся на виду, незамысловатая, простая , доверчивая), зародился в деятельном воображении писательницы N. Наивные рассказы-послания, вопросы и чистосердечные признания. Люба обронила слово или два, а может, три слова… Искала свидетеля, друга, слушателя. Или слушательницу. Роберт Фрост занимал ее воображение.

«Ты читала о неизвестном стихотворении Фроста, которое нашел аспирант из Виргинии?» – пишет L. Ей необходимо поделиться.

«Что за стихотворение такое?» – хитрит N. Не принимает L всерьез или пытается добыть дополнительную информацию.

«Как? Ты не знаешь? Это сенсация… Об этом весь литературный мир говорит!»

«Ну, а тебе что с этого? Пока нас с тобой опубликуют… Литературный мир сам по себе, а мы сами по себе…»

«Я не согласна! Надо знать что происходит в мире… Неужели тебя это не интересует?»

«Интересует… не интересует… Что за стихотворение такое?»

«О войне стихотворение. Хочешь, я тебе ссылку пришлю? А вообще я его перевожу…»

«Ты? Зачем?»

«Как зачем? Чтобы перевести…»

Фабула обозначилась пунктирной линией, размытыми образами (писателям необходимо домысливать, доделывать реальность, вносить в нее черты жизни неслучившейся, пригрезившейся в тишине библиотек, ночью, когда сон бежит от сомкнутых век).

Однажды, готовясь к очередному дню, стоя под душем, пытаясь очнуться после разорванного творческой бессонницей сна, N обратила мысленный взор к неведомому и тут же воскликнула: «Эврика!» Материал был рядом – у нее под носом. Воспользоваться знакомством с L и написать роман о женщинах ее поколения. Ах, как понравилась ей эта идея! Выбрать сентиментальную, подверженную затяжным депрессиям и сомнениям Любу в качестве прототипа. У героини романа будет любовник. Она напишет о страданиях нервической дамы, попытавшейся в ее почтенном возрасте изменить мужу. Собирательный образ, поколение неустроенных, нелепых женщин, доживающих свой век в мире динамичном, вытесняющем все расплывчатое, неясное, несобранное, медлительное. Оттесняющем на обочину лузеров, слюнтяев, наследников прошлого века. Пусть ее любовник будет подобен ей – неустроенный, такой же возвышенный мыслями, утонченный, смешной мыслитель, доморощенный философ, непризнанный поэт. Она тут же засомневалась: не является ли такой сюжет заигрыванием с покорившим всю Европу и Америку фрейдизмом? До Фрейда во всех грехах обвиняли дьявола – так рассуждала N. Потом – родителей, затаенные сексуальные помыслы. Персонаж, сознательно подобранный Ниной, словно выдернутый из подсознания образ матери: предменопаузная дама-иммигрантка, интеллигентная кликуша, достойная наследница салонных дам, образованных мещан чеховской России… Представим: они обсуждают литературу. В отсутствии денег и успеха, на окраине жизни, эта пара будет втихомолку разгуливать под луной, обсуждая поэзию, историю, литературу. Это будет роман-сатира. Но как придать ему вес, вывести второй план, где обрести глубину? Подсказка пришла от той же Любы. Парочка будет познавать новую жизнь через поэзию Америки. Работа, стремление к успеху, амбиции – не для них; для этих двоих существует лишь литература, поэзия.