Хантли Фицпатрик - Моя жизнь по соседству

Мама не знала и категорически не одобрила бы то, что я наблюдала за Гарреттами. Постоянно. За окном моей спальни есть плоский участок крыши с невысокой оградой. Даже не балкон, а скорее козырек. Он притаился меж двумя коньками крыши, не виден ни с переднего двора, ни с заднего и смотрит на правое крыло дома Гарреттов. До их приезда я любила сидеть там и думать. После их приезда я полюбила там мечтать. Вместо того чтобы лечь спать, я вылезала на козырек и смотрела на горящее окно, за которым миссис Гарретт мыла посуду, в то время как один из младших детей сидел рядом на столе. Или мистер Гарретт в шутку боролся со старшими сыновьями в гостиной. Или свет загорался там, где спал младенец, и мистер Гарретт или миссис Гарретт ходили туда-сюда, потирая поясницу. Я словно смотрела немое кино о жизни, совершенно не похожей на мою.

С годами я осмелела и порой подсматривала за соседями даже днем, после школы, скрючившись у грубого конька крыши. Я гадала, кого из Гарреттов как зовут: имена-то я знала по крикам из-за двери-ширмы. Задача оказалась не из легких, ведь все Гарретты были худощавыми шатенами с оливковой кожей – словно представителями особой породы.

Легче всех опознавался Джоэл, самый старший и спортивный. Его фото частенько печатали в местных газетах вместе с сообщениями о спортивных успехах – я знала его черно-белым. Следующая по возрасту, Элис, красила волосы в невероятные цвета, а одевалась так, что постоянно нарывалась на замечания миссис Гарретт. Элис я тоже опознавала. Джордж и Пэтси – самые младшие. А вот трех средних братьев, Джейса, Даффа и Гарри я путала. Я почти не сомневалась: старший из них – Джейс, но означало ли это, что он самый высокий? Дафф вроде бы считался умницей, участвовал в конкурсах грамотности и в шахматных турнирах, хотя не носил очки и ботана ничем не напоминал. Гарри был ходячей проблемой. «Гарри, как ты мог?!» – слышалось то и дело. Энди, средняя девочка, вечно где-то пропадала. Когда наступала пора ужинать или садиться в машину, ее звали дольше всего: «Эннннннннннндиииииииии!» С тайного наблюдательного пункта я искала во дворе Энди, гадала, что на этот раз выкинул Гарри, или дивилась чумовому прикиду Элис. Гарретты стали для меня сказкой на ночь. В ту пору я и не помышляла о том, что однажды в ту сказку попаду сама.

В первый жаркий вечер июня я дома одна. Пытаюсь насладиться покоем, а сама брожу по комнатам и никак не могу устроиться.

У Трейси свидание с Флипом, очередным белокурым теннисистом в ее бесконечной череде бойфрендов. Я не могу дозвониться до Нэн, своей лучшей подруги. Неделю назад у нас начались каникулы, и она окончательно потеряла голову из-за своего бойфренда Дэниэла. По телевизору ничего интересного, в город ехать не тянет. Хотела посидеть на крыльце, но в отлив духота страшная, да еще от реки пахнет болотом.

И вот я сижу в нашей гостиной с арками, похрустываю льдом от минералки, листаю журналы «Ин Тач», которых у Трейси целая стопка. Вдруг раздается громкая жужжащая трель. Звук не прекращается, и я испуганно озираюсь по сторонам: что жужжит? Сушилка? Детектор дыма? Нет, это же дверной звонок звонит не переставая. Я спешу к двери, ожидая увидеть (эх!) одного из бывших ухажеров Трейси, который, накачавшись клубничными дайкири в загородном клубе, осмелел и решил вернуть мою сестрицу.

Нет, это мама! Какой-то мужчина прижал ее спиной к дверному звонку и целует взасос. Я открываю дверь, и они чуть не падают. Но вот мужчина опирается на косяк, и поцелуи продолжаются. Я так и стою, скрестив руки на груди, и чувствую себя круглой дурой. Моя тонкая ночнушка слегка колышется. Вокруг обычные летние звуки. Далекий плеск волн, рев приближающегося мотоцикла, шелест ветра в кизиловых деревьях… Маме и ее спутнику не мешает ни один из звуков, а мое присутствие – и подавно. Не мешает им даже громкий хлопок мотоцикла, въезжающего на подъездную дорожку Гарреттов. А ведь обычно маму такое бесит.

Вот им не хватает воздуха, мама поворачивается ко мне и смущенно хихикает:

– Боже, Саманта, ты меня напугала!

От волнения голос у мамы по-девичьи высокий. Куда подевался безапелляционный – «как скажу, так и будет» – тон, который она включает дома, или приторно-стальной, которым она пользуется на службе?

Пять лет назад мама ударилась в политику. Мы с Трейси сперва не восприняли это всерьез: мама и на выборы-то никогда не ходила. Но однажды вечером она вернулась с митинга взволнованная и полная решимости стать сенатором. Она выставила свою кандидатуру, победила и в корне изменила нашу жизнь.

Мы очень гордились мамой. Как же иначе! Теперь вместо того чтобы готовить завтрак и рыться у нас в школьных сумках, проверяя, сделана ли домашка, мама уезжала из дома в пять утра, чтобы попасть в Хартфорд до пробок. Она допоздна задерживалась на специальных заседаниях всяких комиссий. Выходные теперь посвящались не тренировкам по гимнастике, которой занималась Трейси, и не моим походам в бассейн. Отныне они посвящались подготовке к следующим выборам и посещениям местных мероприятий. Трейси перепробовала все фокусы из репертуара трудного подростка – баловалась наркотиками и выпивкой, воровала в магазинах, спала, с кем попало. Я читала запоем, решила стать демократом (мама – республиканка), и еще пристальнее следила за Гарреттами.

И вот я стою у двери, парализованная столь продолжительным и внезапным публичным проявлением чувств, пока мама наконец не отпускает незнакомца. Он поворачивается ко мне, и я ахаю.

Если мужчина бросает тебя беременной, с малышом на руках, вряд ли захочется поставить его фотографии на каминную полку. Фотографий отца у нас немного, и все они в комнате у Трейси. Но я узнала пришедшего и по форме челюсти, и по ямочкам, и по блестящим волосам цвета пшеницы, и по широким плечам.

– Папа?

Мечтательность в мамином лице сменилась неприкрытым удивлением, словно я выругалась.

Мужчина отлепляется от мамы и протягивает мне руку. Он проходит в освещенную гостиную, и я понимаю: мой отец не может быть так молод.