Росен Босев - Дни, что нас сближают

— И ты такая же тварь!

Кина враз опустила руки.

— Тварь?

— А кто же? Раз бросила первого мужа и прибежала ко мне!

— Спас, замолчи!

Но его уже понесло. Он стал бросать в Кину всем, что попадется под руку. Бросил стакан, пепельницу, часы со стола. Бросал и ругался.

Потом схватил охотничье ружье. Кина смотрела и на его ярость отвечала лишь светлой и мягкой улыбкой. Она протянула руку и подняла ствол ружья вверх:

— Осторожней…

А глаза ее все так же улыбались. Спас, уже ничего не соображая, дико заорал и нажал на курок. Лампочка разлетелась вдребезги, и в комнату ворвалась ночь. Грохот выстрела отрезвил его. Он отшвырнул ружье. Но поздно — Кина уже выскочила в открытое окно.

Ее отвезли в больницу, а Спас очухался лишь утром. Тогда он и увидел царапины на портсигаре. Тогда же ему и сказали, что Кина жива, но детей у нее никогда больше не будет. Он не пошел на работу. Перед глазами у него все время стоял портсигар. Портсигар и улыбающееся лицо Кины. Только она могла так. Как бы ей ни было тяжело — она все равно улыбалась. Так было и в тот вечер, когда она пришла к нему. А он сдуру спросил:

— Чего надо?

— Ничего.

Хотя сам он и ненавидел тех, кто пробавляется чужими женами, но подумал: а почему бы ей, в самом деле, и не остаться у него?

Кина тогда все-таки плакала, хотя лицо ее и улыбалось.

— Со Станоем страшно. У него вся жизнь грязная и круглая, как старая монета. Обкрадывает вас в лавке, а потом всю ночь считает деньги… Бьет меня и заставляет улыбаться, когда я вам выдаю зарплату…

Спас молчал.

— Спокойной ночи, — сказала она.

— Останься!

Она встала в дверях:

— На одну ночь? Или на сколько?

— Навсегда.

И она стала его женой.

Потом, в больнице, Спас не знал, что ей и сказать. Но успокаивала его она. Как будто не она, а он болен.

— С желудком у тебя что-то. Обязательно завтракай. Купи себе шерстяные носки. Застудишь ноги, а у тебя от этого все болезни. Меньше ходи. Больше сиди дома. Работа у тебя тяжелая, так что больше отдыхай.

Спас смотрел на темное пятно на стене прямо над головой Кины. Оно очень напоминало букет цветов. Кине он никогда не покупал цветов, а когда купил, так и не сумел их принести. В больницу идти было еще рано, и он зашел в кафе. К нему подсели два шахтера, заказали мастику. Так и засиделись втроем допоздна. Когда вышли из кафе, на улицах уже горели фонари, моросил дождь. Как Спас ни торопился, но когда, запыхавшись, он примчался в больницу, вахтер лишь выразительно покрутил пальцем у виска: дескать, ты что, парень, спятил? Времени-то сколько! В следующее воскресенье он купил огромный, шикарный букет и отнес в больницу. Кина была потрясена. И, по обыкновению улыбаясь, сказала:

— Больше цветов не покупай. Эти простоят десять дней…

Спас вздрогнул. Впервые ему захотелось сказать ей что-то ласковое и нежное. Но она опередила его:

— И хватит делать глупости. Деньги будут тебе еще нужны, а ты их не умеешь ценить…

Как она обо всем узнала? Ведь врач только ему одному сказал, с глазу на глаз:

— Рак у нее. Ничего нельзя сделать. Жить ей осталось не больше десяти дней…

Сигарета уже догорела. Догорела дотла, превратилась в пепел до самого конца, а он даже не почувствовал ожога. Теперь уже и на средних пальцах не было ногтей, была лишь засохшая каша из крови и земли. А огонь не может сжечь землю, и кровь тоже не горит. Спас опять открыл бутылку и на сей раз не стал считать глотков. Пил, как будто он в кровати и Кина ему поднесла бутылку.

Удар! Он и не заметил, как быстро на этот раз прошло время от удара до удара. Земля уже вползла внутрь трубы, а он еще не отбросил назад ни горстки. Теперь труба потрескивала все чаще. Это уже не были тихие, замирающие скрипы, как вначале, а отчетливые, долгие стоны. Спас знал: над его железной кровлей нависла целая гора земли. Интересно, сколько нужно, чтобы труба прогнулась и сплющила его тело? Пальцы уже нащупывали мягкую землю, и чем дальше он продвигался вперед, тем больше земля походила на жидкое месиво. Спас перестал чувствовать свои руки. Они у меня как маленькие экскаваторы, роют и роют, думал он. Какие экскаваторы! Так роют норы мыши, когда ожидается приплод. Но мыши никогда не роют нор в мокрой земле. А здесь сплошная грязь. Ее легче стало копать, но труднее отгребать. Грязь липла к ногам, растекалась по трубе и обволакивала полуголое тело Спаса. И все же хорошо, что пошла грязь. Значит, до забоя осталось не больше метра. Метр… Если с каждым ударом вагонетки труба продвигается на пядь, нужны еще три удара. Три удара… Самое большее три… И руки, шесть здоровых пальцев, вновь вгрызлись в вязкую землю.

Со сводов забоя все время течет вода. До этого места пробилась бригада, когда Спас еще был бригадиром. До этого места! А теперь бригадиром Владо. Жив ли он еще там, в забое? Что за вопрос — конечно, жив. Продержится. Он с характером, Спас это знает. Владо поймет, почему он полез в эту трубу. Потом кто-нибудь, может, подковырнет Спаса, что он-де выручал Владо, потому что тот бригадир, начальство.

Но Владо так не подумает.

Конечно, Спас не без боли уступил бригадирство. Сколько лет он возглавлял бригаду! На людях, конечно, сам говорил, что надо бы Владо поставить бригадиром. Он партийный, к его словам прислушиваются и инженеры, и снабженцы, да и начальство с ним считается. Но это только на людях. На самом деле было так: поняв сразу, что Владо станет вместо него бригадиром, Спас решил схитрить и предложил ему:

— Слушай, а что, если тебя сделать освобожденным партсекретарем бригады? Можно так сделать?

— Как это «освобожденным»? По уставу не положено.

— Ну зачем тебе, в самом деле, лазать в забой? Будешь заниматься снабженцами, сменными техниками…

Владо усмехнулся и молча пожал плечами.

— Бригада зарабатывает хорошо. Заработаем и на твою долю…

— Ну-ну, — махнул рукой Владо. На том разговор и кончился.

В ту же ночь Спас напился, тогда и случилось несчастье с Киной…

Честно говоря, Спас до сих пор простить не может Владо этот разговор. Он опять достал бутылку из кармана и выпил.

Владо умеет командовать, причем так, что люди слушаются его беспрекословно. И без всяких обид. После того как он обвинил его на собрании в недостаточной классовой сознательности, Спас три дня не разговаривал с ним и все искал повод выгнать его из бригады. На четвертый день, когда бурил один Владо, а остальные занимались крепежным материалом и подгоняли стойки, Спас подошел, посмотрел на его работу и вырвал бур.

— Вот как надо работать! — заорал он, хотя и сам работал ничуть не лучше. Бур шел хорошо, но вдруг врезался в скальную породу и загремел, как пустая жестянка по булыжной мостовой. Спас напрягал все силы, водил бур вправо, влево, вниз, вверх, но сверло,-плотно врезавшись в камень, не двигалось с места. Подошел Владо, взял бур, мягко подал его на себя, и он вновь застрочил, как швейная машина.