Росен Босев - Дни, что нас сближают

Стоян из его бригады — он еще и в армии не служил, а уже был отцом двоих детей, двойняшек, — обнял его за плечи и оторвал от красной воды.

— Шеф… Опоздаешь — дурной пример нам подашь.

Андрей рассмеялся и шагнул вперед, чувствуя, что утреннее его настроение испарилось, исчезло, как тяжкое, но несбывшееся предчувствие. Трудно сохранить плохое настроение, когда видишь цеховые ворота, и стальные листы, разложенные в углу, отведенном для твоей бригады, и лицо Стояна. Он никогда не говорил в бригаде о прогулках с дочерью, а рассказать о своих воображаемых беседах с лектором или о любви к жене представлялось ему совершенно невероятным. Его считали очень добрым, но скучноватым, лишенным воображения человеком. Никто не догадывался, что истинной доброте тоже нужно воображение, ведь она окрашивает мир в свои особенные цвета, по-особому воспринимает его звуки. Впрочем, мнение Андрея о себе самом не отличалось от мнения товарищей. Он восхищался Стояном, всегда находившим интересные слова, не стеснявшимся показать свои чувства и умевшим выражать их так, что никто не считал их сентиментальностью. Стоян открыто говорил о своей любви к жене, и когда холостяки, из тех, что гуляют с несколькими девушками зараз, подтрунивали над ним, отвечал:

— Тебе этого не понять. Она просто параллельна моей душе.

На такие слова ответить было нечего.

Пока готовили листы, Стоян рассказывал, как вчера вечером они с женой оставили детей на бабушку и отправились в ресторан и там официант здорово обсчитал их.

— Не бог весть что съели, а заплатить пришлось больше, чем если бы в покер продулся.

Все засмеялись. Никто не знал, как играют в покер, и Стоян — меньше всех, они предпочитали стучать костяшками домино, и само слово «покер» казалось им каким-то чуждым, напыщенным и смешным. Явно было, что, произнося это «покер», Стоян съязвил по чьему-то адресу.

Андрей привстал на носки у края красного стального листа, потом нагнулся. Лист раскинулся перед ним — пустой, безликий. В первый момент это всегда вызывало раздражение. Чуть ли не дрожащими руками он развернул тетрадку, в которой вычислял размеры деталей. Положил тетрадку перед собой, вынул линейку и резец и начал водить им по листу. Он чертил детали корабля и обводил прочерченное белой краской. Бригада принимала расчерченный лист и вырезала детали.

Андрей двигался по листу в каких-то причудливых, на первый взгляд беспорядочных направлениях. Бросался то в один, то в другой конец. Но через час-два можно было с изумлением увидеть, как плотно прилегают один к другому обведенные белой краской участки, как многочисленные, различной формы детали располагаются на листе в стройной необъяснимой системе и совсем не остается незаполненных мест. Разве что какой-нибудь маленький уголок…

Андрей не мог объяснить, как он все это делает. «Отличный работник, но не умеет делиться опытом», — говорили инженеры. Он самозабвенно двигался по листу, с наслаждением составляя разнообразные комбинации; обычно он начинал заполнять лист с края и продвигался к центру, мгновенно определяя, какую вычертить деталь, чтобы не осталось пустого места. Когда он был молод, от его листов оставалось много металла. Со временем работа увлекла его, он открыл для себя, какой она может быть интересной, если в нее углубиться. Быстро двигаясь по листу, он не думал о словах директора на собрании, не думал об инженерах, все убеждавших, что металл надо беречь. Они говорили об этих вещах напыщенно, приводили огромные, государственного масштаба цифры, и это не могло взволновать Андрея, казалось ему далеким. Зато он испытывал просто ненависть ко всякому строптивому, оставшемуся вне белых линий куску металла, нарушавшему глубоко укоренившееся в сознании чувство гармонии, разрушавшему уже достигнутые красивые сочетания (никто не знал, каким красивым видится ему расчерченный лист); волновало Андрея и удовольствие, доставляемое неожиданными удачными комбинациями. Случалось, он в глубине души даже пугался своего волнения, своей радости… Все вокруг думали или по крайней мере заявляли, что работа — это серьезно, очень серьезно. А он торопился в цех, как будто ему предстояла замысловатая, но интересная игра. Наверное, многие не боялись бы так работы, если бы о ней говорили какими-то иными, более точными словами… Он все собирался посоветоваться об этом с лектором, но потом стал сомневаться, что когда-нибудь решится. Он был уверен, что не сможет ясно выразить свои мысли и лектор не поймет его.

Оклик Стояна заставил Андрея вздрогнуть.

— Пошли, шеф… Обед…

Андрей вышел в проход, оглядел работу своих ребят. Неплохо, хотя нет ни одного листа, похожего на его. Непонятно почему, но это не раздражало его. Он ненавидел лишний металл только на своих листах, а о чужой работе честно говорил себе, что расчерчено неплохо и что не все такие одержимые, как он.

Вышли наружу. Солнце стояло высоко. Только сейчас Андрей ощутил накопившуюся в пояснице усталость. Вот уже пятнадцать лет сгибается он над листами…

— Шеф, обедать вместе будем? — спросил Стоян.

Андрей кивнул, но тут кто-то тронул его за плечо, и обернувшись, Андрей увидел главного инженера.

— Мне надо с тобой поговорить, Андрей… Давай прокатимся на лодке…

Андрей удивленно посмотрел на инженера, но молча пошел за ним. Бригада смотрела вслед. Они влезли в одну из моторок, и инженер направил ее но каналу вдоль кораблей к бухте. Вышли из бухты, завод остался позади, но Андрей не оглядывался, просто всем телом ощущал этот беспорядочный лес труб, кранов и антенн, ставший как бы частью всего его существа. Показалось море, и оба загляделись, потому что море было прекрасно. Возбуждающая летняя жара уже уходила. Небо в солнечном свете выглядело таким прозрачно чистым, таким добрым, несущим покой и радость. Природа словно отмерила все идеальными для человека дозами: солнце не обжигало, а грело, морской ветер нес не холод, а прохладу. Море, отражая лучи солнца, искрилось светлыми бликами, люди на пляжах казались озаренными благодатью счастливцами, купающимися в солнечной воде. Невозможно было представить их озабоченными, бранящимися, нечистоплотными… Горизонт затеняла нежная красноватая дымка, далекие корабли с дымящими трубами были как ожившие миражи из странных юношеских романов. Андрею казалось, что такими их видит только он, а инженер видит что-то совсем другое, но тоже прекрасное.

— Хорошо здесь… — нарушил молчание инженер. — Не место для серьезных разговоров.

Андрей посмотрел на него и почувствовал, что мгла в воздухе начала сгущаться. Смутно возникло в памяти сегодняшнее утреннее настроение.

— В соседнем цеху иностранцы смонтировали большую машину, — сказал инженер. — Рабочие еще не знают, что это за машина, потому и тебе не говорили. Сегодня все закончено. Машина с разными там электронными устройствами, я в них не разбираюсь. Не моя это специальность. Сама вычисляет, что ей делать. А потом вычерчивает и режет корабельные детали.