Росен Босев - Дни, что нас сближают

Чапыров знает эти места как свои пять пальцев. Он приводит вас к каналу, по которому можно на лодке добраться до берега. Поначалу вы плывете спокойно, но самое страшное всегда приходит именно после такого спокойствия. Вырвавшаяся на волю река устремилась и в канал, заполонила его большими кусками льда. Они постепенно окружают вас, несколько сильных ударов отбрасывают лодку в сторону, она накреняется, вот-вот перевернется, потом начинает кружиться, не подчиняясь веслам. А ледяное месиво неистовствует вокруг, трещит, гудит…

Ты говоришь, что сам не знаешь, как вам удалось вернуться живыми и невредимыми. Я понимаю, минуты смертельной опасности всегда вспоминаются потом как нечто не совсем реальное. Нереальным кажется тебе и ваше возвращение, когда в полночь все вы наконец вышли из лодки на берег. Но разве не было той перепуганной женщины, дом которой залило водой? Она смотрела на вас как на спасителей, умоляя помочь ей вынести вещи из дома, а спасители еле держались на ногах от усталости. Женщина сказала, что вещей у нее немного, да одной не под силу. Однако поначалу ты, не придя еще в себя, никак не мог вникнуть в смысл ее слов. Позже, через день-другой, ты вспомнишь о ней, и тебе станет жалко людей, для которых «немногое» в доме означает так много, потому что это — частица их жизни… Солдаты ждут, что ты скажешь. И женщина ждет. А что тут говорить! Да, физических сил нет, но ведь у человека должна быть и сила духа. Вы входите в домик, шарите там по пояс в воде и, согнувшись в три погибели, выносите пожитки и укладываете их в сухое место…

Ты — командир, но и у тебя есть свое начальство, которому надо доложиться, а потому ты сразу же отправляешься в горсовет. В кабинете председателя тепло и уютно, и как-то даже неловко вносить сюда ледяной холод Тунджи и все тревоги, связанные с нагрянувшей было, но прошедшей мимо бедой. Ты отдаешь честь и, поскольку всегда легче говорить заученные слова, рапортуешь по уставу:

— Товарищ полковник, задание выполнено!

Да-а, дружище Ахтаров, эти воспоминания, наверно, растревожили твою душу, но мою — тоже; позволь мне считать их и своими воспоминаниями. Потому что дела сильных должны принадлежать всем. А день, что сблизил нас, удивительно хорош: и солнце светит еще по-летнему ярко, и не верится, что скоро придут холода. Казарменные постройки кажутся невесомыми, они словно плывут в этом море солнечного света.

Перевод А. Крузенштерна.

Компания подобралась, можно сказать, весьма представительная. Попов и Владиков из Софии, Груев из окружного центра, трое самых известных в стране режиссеров и ваш покорный слуга. Ружья у нас были гораздо дороже ружей местных охотников, а их собаки в сравнении с нашими походили на доисторических чудовищ. Был там, например, Гуджо с налитыми кровью глазами, рядом с ним один из софийских сеттерчиков казался безжизненной плюшевой игрушкой. Что уж говорить о вывалявшейся в грязи, покрытой репьями Леце, которая так цапнула шелкового режиссерского Клиффорда, попытавшегося с ней пофлиртовать, что он тихо скулил до самого вечера. (Вообще-то Клиффорд весьма популярный донжуан — может быть, вы видели его в ярко-красной жилетке на Русском бульваре.)

Небо на востоке розовело, темнота быстро рассеивалась, и надо было расстанавливаться на краю вспаханного под пар поля. Крум, один из местных охотников, рассказывал, что нужно делать, и по тому, как остальные его слушали, было видно, что это их признанный вожак. Выслушали его внимательно и мы, наскоро выкурили по сигарете, и вот уже пора было начинать.

— Давай вместе, — сказал Владиков. — Идет?

Я подмигнул ему — мол, ясное дело! Подмигнул мне и он, добавив бодро и доверительно:

— Не осрамимся?

Что означало: «Найдется и на мою долю заяц, ведь мы друг друга с полуслова понимаем, правда, дружище?» Я вздохнул и повторил свое обычное, любимое:

— Вот сейчас я его выгоню. Из первого же тернового куста.

Владиков огляделся вокруг и, не увидев ничего в бескрайнем поле, нервно спросил:

— Какой терновый куст? Где ты видишь терновник?

— А не знаю, — откликнулся я. — Так говорится.

В этот момент из-за земляных комьев выскочил заяц и бросился вперед. Пока я вскидывал ружье, какой-то охотник уже выстрелил. Это был Крум. Заяц сжался, припал к земле, но потом снова побежал. Крум выстрелил еще раз и свалил его.

— Силен этот Крум, а? — восхитился Владиков.

Долгое время мы ходили безрезультатно. Больше зайцев нам не попадалось.

Владиков огорченно поцокал языком.

— Что? — окликнул я его.

— Нет зайцев!

— Ничего, — успокоил его я, хотя и сам удивлялся, куда ж они девались.

— Еще одно, — сказал Крум, остановившись и предлагая мне сигарету.

— Поле?

— Ага. Недавно вспахали. Наверняка в траве будут.

— В траве? — переспросил Владиков. — Так давайте туда!

— Или на виноградниках, — бросил я, пока мы с Крумом закуривали.

— Или на виноградниках, — повторил крестьянин. — Пройдем насквозь, потом — по краю. Еще не рассвело как следует.

Мы с Крумом немного отстали, а Владиков ускорил шаг, пристальным взглядом шаря по полю, по белесой высокой траве — растрепанному пышному волосу над черным, изборожденным морщинами лицом земли. «Если зайцы там, чего ж мы тут мотаемся?» — почти услышал я мысль Владикова, когда он обернулся к нам и махнул рукой. «Эй, давайте сюда! Выгоним их из травы да как пойдем шлепать! Выстрелы, кровь, лай, крики. Свалим их в джип, в «волгу», в ягдташи; потом постреляем на виноградниках, в терновнике по краю оврага, в бузине. Ухмыляясь, будем вскидывать их за уши, веселые и довольные, каждому из деревенских «шефов» доброе слово — и привет, потом в томительном полосатом и синеватом уюте машин припомним вновь и вновь самое интересное, приукрасим, отредактируем, выработаем варианты (что сближает сильнее общего успеха?) и вернемся домой, туда, где не существует этих жутких Крумов, а существуют только наши жуткие подвиги и выдумки, доказанные столь же безоговорочно, сколь и бессловесно, окоченелыми заячьими трупами. И в их запахе — запахе трупов, подвигов, хвастливых наших речей, который вдохнет и с удовольствием выдохнет наша семья, заранее обязанная нам верить, — мы счастливо почувствуем себя наконец-то такими, какими, в сущности, не являемся…»

Дешевая сигарета Крума была горькой, как его лицо, но ради того забытого и когда-то любимого вкуса я решил выкурить ее до конца.

— И табак попортили, — сказал он, так же точно разгадывая мои мысли, как и стреляя.

В эту минуту заяц выскочил из-под самых ног Владикова и, навострив уши, бросился бежать перед ним. Роскошный, огромный. Прямо вперед, как в кино.