Владимир Данихнов - Тварь размером с колесо обозрения

Пусть будет третья. Выживаемость выше.

Посреди шестого курса химии я уснул; на химии это случилось со мной впервые. Мне приснилась деревянная шкатулка, которую я нашел в бомбоубежище. Она лежала на твердой белой поверхности. Может, это был пол, может, стол, во сне непонятно. Я сидел рядом и смотрел на шкатулку. Больше ничего не происходило. При этом я понимал, что сплю; вернее так: я ощущал, что все это реально, но при этом я сплю. Я понимал, что нахожусь на кровати в отделении ростовского онкодиспансера и одновременно сижу здесь, в этом белом помещении с грязной шкатулкой на полу (или на столе). Шкатулка выглядела чужеродно. Жидкая грязь стекала с нее на чистую белую поверхность. Я сидел и смотрел. Я хотел ее схватить; и не хотел. Это был новый для меня опыт, ничего подобного прежде я не испытывал. Помню, подумал, что это химия; такой необычный сон. Впрочем, я сомневался. К тому времени я прочел уйму статей на пабмеде, читал отзывы больных, получавших такие же лекарства; ничего подобного они не испытывали. Это было что-то только мое: полусон, полуявь. Мой личный психоз. Помню, я подумал, что могу повернуть голову и увидеть соседнюю кровать, на которой лежит мужчина лет сорока пяти, толстый, в майке, спортивных штанах и шлепанцах на босу ногу; и я могу повернуть голову и одновременно увидеть бесконечную слепую белизну. Я пытался воспринимать положение с юмором, и мне стало страшно. Я пытался пошутить во сне; меня скрутило от боли. Я не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, не мог произнести ни звука. Я чувствовал, что меня начинает тошнить; я испугался, что меня вырвет и я захлебнусь в собственной рвоте. Я попытался закричать, но губы мои были слишком тяжелы, язык не двигался, верхние зубы приклеились к нижним. И при этом я воспринимал происходящее как реальность, хоть и понимал, что сплю. Это было страшно. Я подумал, что если есть ад, то это он самый. Потом откуда-то сбоку уверенной походкой вышел Фантомас: высокий черный человек с текущим лицом, вместо глаз — дыры. Он присел на белую поверхность возле шкатулки и стал терпеливо объяснять мне. Он сказал мне, что его голос — это всего лишь мои мысли. Что это не он со мной говорит, а я сам с собой говорю. Он сказал мне, что на самом деле его не существует; что он — всего лишь оболочка моего страха, причем страха искусственного, в который я ныряю с головой по собственному желанию, когда нечего бояться по-настоящему; когда я боялся, что умру от рака, он не приходил; когда появилась надежда, он сразу же вернулся. Он сказал, что это все просто, и я сам это понял бы, если б не психоз; да, сказал он, дорогой мой друг, у тебя самая настоящая шизофрения, галлюцинации, паранойя, согласись, это в какой-то мере даже смешно, что именно ради такого сумасшедшего ничтожества, как ты, сотни, не побоюсь этого слова, людей собирали деньги, чтобы помочь в лечении, сочувствовали тебе, переживали, даже ставили свечки в церкви; если можно вообще достучаться до бога, если бог есть, то они до него достучались, у тебя даже нашлись любящие дальние родственники, с которыми ты давно не общался, тебя окружили заботой, тебе подарили надежду, жена проводила с тобой все эти дни, отдавая часть своей собственной жизни, а ведь ты всего лишь сумасшедший маленький человечек, мало ли таких человечков на этом свете, есть и поважнее, почему бы не помочь им, есть люди, существование которых имеет смысл, но это явно не твой случай, ты просто человечек, которому надо, чтоб его что-то пожирало изнутри, рак, я или еще что-нибудь, в каком-то роде мазохизм.

Тварь произносила эти слова издевательским голосом, и я вроде бы поверил ей, потому что и впрямь: нельзя же и вправду думать, что Фантомас существует на самом деле, а значит, нельзя не поверить, что я сошел с ума, ну пусть не совсем, но все-таки какой-то психоз есть, есть эта паранойя и эти необоснованные страхи, и есть эта тварь, которая на самом деле я, который говорит с самим собой, во все это было несложно поверить, если принять правду, что никаких потусторонних существ не существует, что бояться надо только по-настоящему, вот, например, рака, потому что настоящих страхов хватает, зачем нырять в выдуманные, зачем нам вообще страх, когда проще ничего не бояться, вы только посмотрите, какая прекрасная спокойная белизна вокруг, совершенство плоскости и чистоты, вот к этому и надо стремиться, к плоскости и двумерности бытия, а эта черная тварь рядом только все портит, черное пятно на белом фоне, и глаза блестят как звезды, предвкушают, и шкатулка между нами, такое лишнее темное пятнышко, возьми шкатулку, сказала тварь, ну же, возьми ее.

Тут что-то произошло со мной, потому что я издал какой-то странный звук, то ли всхлип, то ли громко выдохнул, по крайней мере толстый мужик с соседней кровати повернул ко мне голову и пошевелил мясистыми губами, хотел что-то спросить, но передумал и отвернулся к окну, расположив руку поудобнее, чтоб лекарство свободно поступало в вену. Я же снова мог двигаться: я пошевелил руками, постучал ногами о матрас, господи, я снова могу двигаться, это счастье. Но шкатулка не выходила у меня из головы. Я пытался вспомнить, куда ее засунул, после того как вернулся с ней домой из бомбоубежища. Может, она так и осталась лежать в рюкзаке?

Помню, в тот день за мной приехала Яна. Мы решили хоть как-то отпраздновать последний курс химии, зашли в маленькую блинную на Ворошиловском. У них подавался недорогой суп с брюссельской капустой; я где-то вычитал, что брюссельская капуста полезна при онкологии, и заказал его. Яна заказала блин с ветчиной и сыром. Кроме того, мы взяли по стакану морса. Получился очень скромный праздник; но мы жутко боялись грядущей неизвестности. Мало ли когда опять понадобятся деньги. Мы стукнулись стаканами. Яна сказала: больше никогда не болей. Я спросил: слушай, ты не помнишь, куда я дел шкатулку? Яна спросила: какую шкатулку? Я сказал: да нашел однажды в одной из заброшек, деревянная такая шкатулка.

— Красивая? — спросила Яна.

— Это ты у меня красивая, — сказал я, — а шкатулка самая обычная. Не знаю, как она в бомбарь попала.

— Внутри что-то было? — спросила Яна.

— Ничего не было. — Я махнул рукой. — Ладно, не обращай внимания.

Было тихо, один из вечеров конца лета. За окном все двигалось как будто во сне или в далекой зыбкой дали. Шелестели пыльные листья тополей, голуби перелетали с места на место в поисках пропитания, сигналили автомобили, трещали звонки велосипедов, протарахтел трамвай, пассажиров внутри было мало, и сквозь окна они казались диковинными комнатными растениями, что выросли в этом скудном механизме. Было еще слишком светло, но призраки темноты скапливались то тут, то там, по углам старых купеческих домов, под заключенными в решетки стволами деревьев, среди гаснущих витрин маленьких магазинчиков, похожих на порталы в диковинные миры.