Владимир Очеретный - Незадолго до ностальгии

— Родители дали, — сообщил Киш. — А тебя как зовут?

— Нормально — Семён, — крепыш слегка выпятил грудь. — А с какого перепугу — Киш? Нормальных имён не было?

— Не с перепугу, — отмёл Киш. — Это семейная традиция: бывает, в честь людей называют города, а в нашей семье — людей в честь городов. Не знаю, почему так пошло, — возможно, потому что города живут дольше людей, и это такое пожелание долголетия, а, возможно, просто потому, что в моей семье все — архитекторы и археологи.

— И что, есть такой город Киш? — продолжал сомневаться Семён.

— Был когда-то, — поведал Киш, — в древнем Шумере. Месопотамия. Теперешний Ирак, короче. К слову, в нём когда-то был найден самый древний памятник письменности, и родители одно время опасались, что на меня это может плохо повлиять, и я стану писателем… Не суть. Шумеры — это такой давний народ, сейчас от него уже почти никого не осталось. Но в своё время они многое сделали: изобрели колесо, разбили год на двенадцать месяцев, месяц на четыре недели, неделю на семь дней, сутки на двадцать четыре часа, час на шестьдесят минут, а минуту на шестьдесят секунд. Они же разделили круг на триста шестьдесят градусов — по примерному числу дней в году. И вот друг отца, дядя Гильгамеш (он по национальности как раз шумер) сказал: «А пусть будет Киш: коротко и ясно». Так и получилось.

— Прикольно, — оценил Семён. — И что, у тебя отец — Саратов, а мать — Астрахань? — он весело гоготнул. — Или Одесса-мама, Ростов-папа?

— Нет, у матери обычное имя — Татьяна. Правда, у неё необычная фамилия — Арх, но сейчас мы не об этом. А у отца — да, в честь города Ниневия, тоже очень древнего. Ниневий Камышов — слыхал? Известный археолог!

— Археолог? Не, не слыхал. Я по части закопать, а не откапывать, — снова гоготнул Семён. Он заметно повеселел и даже приобнял Киша за локоть: — В общем так, Киш Нёвыч, я тебе сказал, ты меня услышал…

— Какого цвета у Варвары волосы? — быстро спросил Киш.

— Ты опять за своё? — почти по-приятельски укорил его Семён.

— Нет, ну правда, надо же это выяснить…

— Ну коричневого.

— Глаза?

— Глаза… глаза… Серые глаза! Скажешь, нет?

— Татуировки?

— Что — татуировки? — Семён замешкался.

— Татуировки есть?

— Какие ещё, трын-трын, татуировки? Ты меня что — допрашиваешь? Нёвыч, не советую тебе так шутить со мной!

— Мы просто выясняем, о какой Варваре говорим: у твоей есть татуировки?

— Может, и есть, — уклончиво ответил Семён, — а может, и нет. Такой ответ, трын-трын, устраивает?

— Устраивает, — спокойно произнёс Киш. — Кажется, мы действительно говорим об одной и той же Варваре. Да и сколько их может быть, верно? Приятного вечера!

— Надеюсь, ты меня, трын-трын, понял, — буркнул Семён, на прощанье вновь становясь суровым. — Не пожалей потом, парень.

— Ты сказал, я услышал, — подтвердил Киш, оборачиваясь на ходу, — а будущего не знает никто: какое бы «потом» ни наступило, всегда есть о чём сожалеть.

— Это ты верно сказал, — Семён кивнул своим топтавшимся в темноте охранникам и зашагал к припаркованному под фонарём авто.

Поднявшись в квартиру, Киш вновь прошёл на кухню и сделал ещё один коктейль. Теперь он точно знает, что у Варвары никого нет и, как знать, может, и не было с момента их расставания.

Но отчего, трын-трын, стало так грустно?..

Ах да, татуировка!..

Это была идея Варвары — сделать татуировки в память об их знакомстве и незабываемых приключениях в Праге. Он наколол на правой лодыжке изображение Вариной туфельки и своей кроссовки, а она — какую-то непонятную фигуру, со столь же непонятным узором из линий и чёрточек: сколько он ни разглядывал, не мог понять, что же она означает. На попке, в верхней части левой ягодицы.

— Это браслет, — объяснила Варвара, когда показала ему татуировку в первый раз.

— Что угодно, но не браслет, — засмеялся он. — Если бы меня спросили, на что это меньше всего похоже, я бы, наверное, так и сказал: на браслет!

— Вот! — возликовала она. — Ты сам сказал! Именно поэтому и браслет!

— Постой, — озадачился он, — но эта фигура и на слона совсем не похожа… и на вилку… и на наших соседей… В мире куча всего, на что она не похожа!

— Когда просто не похоже — это одно, — Варвара категорически замотала головой, — а меньше всего похоже — совсем другое. Совсем. Поверь мне. Совсем-совсем.

— Хорошо, — согласился он, — но скажи, пожалуйста, зачем тебе на попке браслет? Браслеты, насколько мне известно, носят на других частях тела.

— Как — зачем? — удивилась она. — Для украшения!

— Ты даже не можешь его увидеть! — снова засмеялся он. — И зачем украшать такую очаровательную попку? Разве её может украсить какая-то татуировка?

— Ещё как могу! — Варвара предпочла отвечать только на первое замечание. Она стала вертеться и выгибаться, стараясь заглянуть себе за спину, но в конце концов убежала к зеркалу и торжествующе сообщила оттуда: — Могу! Вот видишь: я вижу!

— Ну хорошо, — согласился он, — пусть это — браслет, и ты его можешь увидеть. Но какое отношение он имеет к Праге? Я не помню там ничего такого!

В ответ она загадочно улыбалась и качала головой.

Киш подумал, если слово «браслет» применять не к изображённому предмету, а к самому рисунку, получится не нарицательное, а собственное, как названия у картин, и тогда всё становится на свои места. Потом не раз, когда они лежали в постели, обнявшись, Варвара спрашивала: «Как там мой Браслет?» — «На месте», — отвечал он, ласково гладя её, и иногда ему казалось, что он осязает рисунок кончиками пальцев.

Сейчас эти воспоминания принесли с собой лирическую горечь. Он посмотрел на свой диван, превратившийся из ложа любви в лежак холостяка (смешно, но факт: после Вариного ухода диван стал потихоньку разваливаться), и позволил себе предаться грусти ещё на некоторое время (ровно в один коктейль). Включив Kaleva-скоп, он стал рассматривать в окне бесчисленные улицы, переулки и дворы, которые сменяли друг друга в произвольном порядке — респектабельные и так себе, крохотные и огромные, новые и те, откуда уже ушло время. Это созерцание домов и дворов, которые он, носимый потоком повседневности, никогда не увидит воочию, походило на бесцельное шатание по городу в попытке заглушить хандру усталостью.

В довершение ему вдруг вспомнился рассказ из ранней прозы Саши Ивойловой: в нём говорилось о мужчине, который каждый день видел в окне дома напротив женщину приблизительно своих лет. Они никогда не встречались на улице, но однажды он увидел, как её комната охвачена огнём. Не раздумывая, он бросился на помощь. «Только бы с ней ничего не случилось!», — думал он на бегу и, взлетев по лестничным пролётам, стал что есть силы колотить в её дверь. Она открыла и смотрела на него испуганно и удивлённо. «Пожар, — выдохнул он, — у вас пожар!» «Пожар? — удивилась она. — Нет никакого пожара. А вот у вас что-то странное происходит». Она повела его к окну, и он увидел, что пол и мебель в его комнате покрыты толстым слоем снега.