Владимир Очеретный - Незадолго до ностальгии

Варвара вовсю общалась с кафкианцами. Обнаружить столько почитателей Франца сразу было для неё несомненной удачей — ведь именно синдром кафкианства и вызывал её научный интерес. Она легко переходила от одного кружка говорящих к другому, чему-то смеялась, поражённо вздымала брови, сочувственно кивала — её можно было счесть за давнюю посетительницу подобных сборищ. Несколько неприкаянный Киш смотрел на неё с удивлением: он впервые видел, как Варвара общается с кем-то ещё. Сам он, дважды споткнувшись о приготовленные к Протесту транспаранты, занялся изучением портретов на стенах штаб-квартиры — благо здесь их было множество, и большинство запечатлевали не Франца, а знаменитых или особо заслуженных кафкианцев. Очевидно, штаб-квартира выполняла ещё и функцию музея самого кафкианства.

На какое-то время они потеряли друг друга, мигрируя по комнатам и комнатёнкам, и Киш, увидев сидящую на подоконнике Огнешку, пошёл к ней болтать. Та охотно поддержала разговор, умудряясь вставлять реплики то в один, то в другой кружок беседующих, а затем снова возвращаясь взглядом к Кишу и каждый раз на секунду задумываясь, словно снова вспоминала, кто это такой. Тем не менее их общение оказалось достаточно информативным. Огнешка рассказала ему про свою любовь к русской литературе, и особенно к Гоголю, который явно был близок Францу по духу, потому что, как известно, сжёг свою важную рукопись, и под конец жизни был очень одинок, а ещё она, конечно, в курсе, что великий чешский писатель Чехов много писал о России. Киш, в свою очередь, спросил, давно ли она состоит в кафкианцах, и узнал, что один из небольших портретов в одной из комнатёнок изображает Огнешкиных родителей, так что она здесь, можно сказать, с пеленок и даже помнит времена, когда штаб-квартире принадлежали не все теперешние помещения, а только половина (комната и комнатёнка). Более того, она уже три года снимает квартирку на втором этаже, над штаб-квартирой.

Потом он записал координаты нескольких московских, питерских, тверских и нижегородских кафкианцев. И, наконец, почувствовав себя на дружеской ноге, решился на прямолинейный, единственный занимавший его вопрос: какое всё-таки отношение собравшиеся имеют к Протесту, — ведь кафкианство, в сущности, не про это?

— Францу бы это понравилось! — Огнешка вспыхнула застенчивостью и гордостью, словно сообщала о чём-то очень личном. После чего посмотрела на Киша немного удивлённо: откуда у него такое бестактное любопытство?

— Полностью согласен, — поспешно заверил её он. — Отличная идея!

Далее выяснилось, что желание выразить Протест сочетался у Огнешки с патриотизмом — гордостью за то, что всемирные мироеды для своей мегасходки выбрали именно Прагу.

— Это потому, что у нас много замков и дворцов, — объяснила она Кишу. — Мало где в мире есть столько дворцов в одном городе, сколько у нас!

Он снова вежливо кивнул.

Примерно через час с небольшим, дёрнув для куражу бехеровки, выдвинулись в сторону Пражского Града, к президентскому дворцу, или, как называли это сами кафкианцы, «на штурм Замка». Сначала шли разудалой колонной в пять-шесть человек, но иногда из-за узких тротуаров приходилось перестраиваться и идти по двое или по трое, из-за чего отряд растягивался, и первым время от времени приходилось ждать последних.

По пути им попалось несколько огромных экранов, установленных для трансляции заседаний саммита. В ожидании открытия экраны заполняли местные певцы.

Киш нёс транспарант с универсальным для всех стран требованием снижения коммунальных тарифов (чем был, в общем, доволен, могло достаться чего похлеще), Варвара держала его под руку, время от времени задирая голову, чтобы заглянуть в его лицо.

— Знаешь, они, может, немного странные, но очень милые, — делилась она впечатлениями. — И удивительно, что они совсем не парятся, в какой именно области Франц был гением. Считают, что каждый может найти у Кафки своё, индивидуальное и неповторимое.

— По большому счёту они правы, — согласился с кафкианцами Киш. — На самом деле, людей, которые могут объяснить, что такого гениального сделал конкретный гений, ничтожно мало. По отношению ко всем остальным людям они — статистическая погрешность, если не сказать меньше. А раз так, то какая разница, в какой области гений был гением?

— Как это — какая разница? — удивилась Варвара. — Ты шутишь?

Руки были заняты, и он слегка наклонился, чтобы чмокнуть её макушку.

— Тут всё просто. Вот ты можешь сказать, в чём заключается гениальность, к примеру, Ньютона?

— Законы механики, — почти не задумываясь ответила она. — И ещё вроде бы алгебра: бином Ньютона. Нет?

— Ну, алгебру Ньютон называл инструментом счисления для сапожников, — поведал Киш, блистая эрудицией в лучах вечернего солнца. — Законы механики? Тоже большие сомнения. Ты можешь сказать, что гениального в этих трёх законах? Скажем, в третьем: «Действие равно противодействию»? У нас неграмотные крестьяне задолго до Ньютона без всяких формул знали: «Как аукнется, так и откликнется».

— Хм, — задумалась Варвара.

— А разве древнегреческое «Угол падения равен углу отражения» не из той же оперы?

— Да, пожалуй, — согласилась она. — Но это что же получается?..

— Пока не знаю, — признался он, — мы просто с тобой ведём исследование на тему гениев. Спонтанная раскопка. И пока видим, что третий закон Ньютона нам не кажется гениальным. А как насчёт второго?

— F = та?

— Кажется, так. Ты испытываешь восхищение, когда видишь эту формулу?

— А разве надо испытывать восхищение?

— Без этого трудно считать открытие этих формул гениальным. Я, например, ни капли не испытываю. Мне больше нравится выражение Ньютона: «Если мне удалось заглянуть дальше других, то только потому, что я стоял на плечах гигантов». Здорово сказано, но эта фраза как раз и не очень известна, а известна «Сила равняется произведению массы на ускорение». И что в ней, скажи, гениального?

— Ну, не знаю, — произнесла Варвара с сомнением. — Без знания законов Ньютона, если на то пошло, были бы невозможны полёты в космос.

— Верно, — согласился Киш. — Но ведь его считали гением задолго до космонавтики — ещё при жизни. Почему?

— Почему? — доверчиво повторила Варвара, ожидая, что сейчас услышит ответ.

— Не знаю, — разочаровал её он, — я не из тех, кто может это объяснить. Могу только предположить: дело было не в том, что его законы на тот момент открывали какие-то перспективы, и все ликовали, как они пригодятся в будущем. Никто и не помышлял о полётах в космос. Просто людям стало казаться, что теперь они знают, как устроен мир, и почему, например, Луна не падает на Землю.

— Вот видишь, ты всё-таки объяснил, — указала она, — почему Ньютон — гений.