Владимир Очеретный - Незадолго до ностальгии

— Вовсе нет, — не согласился он. — Для нас с тобой естественно, что Луна не падает на Землю, потому что мы знаем про всемирное тяготение и прочее. А для миллиардов людей, которые даже и сейчас ничего не знают о законах Ньютона, это тоже естественно. Потому что… не падает Луна, и всё тут. Никто и не думает, что она может упасть. Верней, людей, которые могут задуматься об этом, — о том, почему Луна не падает на Землю, — их тоже ничтожное меньшинство. Они такая же статистическая погрешность, как и те, которые могут объяснить насчёт гениев. Наверное, иногда это одни и те же люди. Представь, вот есть некие чудаки, которые терзаются загадкой: почему это Солнце и Луна не падают на Землю, а висят себе в небе? И тут Ньютон им всё объясняет с помощью формул. Конечно, они назвали его гением. Но это не отменяет того факта, что их и при жизни сэра Исаака было ничтожно мало.

— Наверное, ты прав, — задумчиво произнесла Варвара. — Из того же Бетховена люди знают, как правило, «Лунную сонату», «К Элизе» и еще парочку вещей… Или «Война и мир»: людей, которые слышали об этом романе, немало, но прочитавших его от начала до конца уже гораздо меньше, а понявших, почему он гениальный, и того меньше.

— И мы возвращаемся к тому, что понимающих, почему гениальное — гениально, очень немного, — подхватил Киш. — А раз так, то для большинства не так уж и важно, в какой области гений был гением. Главное зафиксировать факт: такой-то был гением. Почему бы Франца в таком случае не считать гением в чистом виде — без уточнения, что гениального он сделал?

— А вот тут ты ошибаешься, — не согласилась Варвара. — Пусть людей, умеющих объяснить, почему Ньютон, Бетховен или Толстой гениальны, мало, но они всё же есть. А с Кафкой таких людей нет. И в этом принципиальная разница. Разве не так?

— Когда-то такие люди наверняка были, — для удобства Киш взвалил древко транспаранта на плечо, как солдат винтовку. — Кто-то из его друзей или знакомых. Наверняка они знали. Просто они уже умерли — вскоре началась война, и передавать знание в тех условиях было некому. А возможно, знание передали, но и те, кому оно было передано, тоже погибли.

— А это по большому счёту неважно, были или не были, важно, что сейчас их нет. Здесь разница, как между «нечто» и «ничто». Или я чего-то не понимаю?

— А наши друзья-францеведы, — рассудительно заметил он, — по-видимому, считают, что если мир не понял Франца и не сохранил знание о его гениальности, то это ещё не повод его не чтить. И скажи, что они так уж неправы… Бывают же красивые вещи, секрет изготовления которых утерян, но это не мешает восхищаться ими. Так и тут. Это почитание в самом чистом виде.

Варвара на какое-то время задумалась, глядя себе под ноги, и ему почему-то показалось, что она слегка пригорюнилась.

— На самом деле, — поспешил он на помощь, — я тоже считаю, что в этом есть нечто странное: чтить гения, не зная, в чём именно он был гениален. Просто я стараюсь тебе помочь.

— Ты очень милый, Киш, — отозвалась она. — И ты всё верно говоришь. Если смотреть со стороны, то так оно и есть. Но главное — внутри. Их всех что-то объединяет — что? Вряд ли кто-то из них руководствуется желанием быть почитателем в чистом виде.

— Ты права, — согласился Киш. — Их что-то притягивает. Собственно, это ты и хочешь установить?

Варвара кивнула.

— Наверное, со стороны это странно смотрится, — грустновато улыбнулась она. — Что это за тенетерапевт, который не знает, что людей надо принимать такими, какие они есть? Но мне важно понять, что их привлекает в фигуре Кафки. Как бы отгадать их, понимаешь?

— В сущности, ты о том же самом, — заметил он. — Это разница между знанием и пониманием. Можно просто знать, что Ньютон гений, а можно и понимать, почему. Или даже не так: знать, почему Ньютон гений, невозможно. Можно знать, что он англичанин, физик, математик, астроном, директор Монетного двора, а почему гений, можно только понимать. Так же и с людьми: можно принимать их такими, какие есть, а ты хочешь понимать, почему они такие. Поэтому тебя не устраивает простая констатация, что Франц — гений. Большинство знаний мы получаем не рационально, а просто на веру: нам сказали, что Ньютон гений, вот мы машинально и верим в это. Но, по-видимому, это не всегда правильно, и как раз сейчас мы с этим и столкнулись: увидели, как мало рационального объяснения. Наше знание, что Ньютон гений, само по себе ещё не рождает в нас почитания к нему. Поэтому тебе и хочется не просто знать, что Франц гений, но почему он гений. Тем более что в случае с Ньютоном есть хоть какое-то объяснение, а в случае с Францем — никакого. Разве не так?

— Вот ты меня понимаешь! — Варвара признательно погладила его по руке.

— Но почти совсем не знаю! — засмеялся он. — И к чему мы пришли? Мне кажется, надо копать дальше. Надо признать, мой пример с Ньютоном был не очень удачным, мне кажется, он нас только запутывает.

— Почему? — удивилась Варвара.

— Потому что Ньютона при жизни признавали гением, а Франца — нет, — объяснил Киш. — О чём это говорит? О том, что открытия сэра Исаака соответствовали духу и чаяниям времени, а то, что делал Кафка, по-видимому, не соответствовало.

Ты здорово сказала про полёты в космос: возможно, для своих просвещённых современников Ньютон стал кем-то вроде Гагарина и Королёва одновременно, — его научные достижения оказались, что называется, в самой струе. А вот с Францем всё не так: он был малозаметен для современников, и, похоже, вовсе не стремился быть в струе. Может быть, разгадка в этом?

— А почему ты решил, что не стремился? — полюбопытствовала Варвара.

— Помнишь, нам рассказывали, как сестра Франца сказала ему, что по описанию в одном из его рассказов она сразу узнала комнату в их доме? И как он расстроился, потому что вовсе эту комнату не описывал, и вообще никакую конкретную комнату не описывал? Похоже, для него это было важно.

— Но это ещё больше всё усложняет, нет? — расстроено произнесла Варвара. — Если Франц специально избегал сходства, значит, он не хотел оставлять следов?

— Да уж, задачка не из простых, — подбадривающе рассмеялся Киш. — Мы можем применить здесь галилеевский метод: если есть что-то, чему мы не можем найти объяснения, то надо оставить это в стороне и сосредоточиться на том, что мы объяснить можем. Наша задача сейчас: выбрать какое-нибудь наиболее лёгкое для нас направление. У тебя есть какие-то идеи на этот счёт?

Она покачала головой.

— Идеи — не самая сильная моя сторона.

Некоторое время они брели молча, не замечая красот вечерней Праги, погружённые в себя до машинальности действий. Киш думал изо всех сил. Это дело с Францем неожиданно стало для него принципиально важным. В нём он мог показать себя перед Варварой. Конечно, она не выкажет ему и тени упрёка, если они не справятся с кафкианской загадкой, но насколько будет лучше, если всё же справятся. Тогда даже на подсознательном уровне он будет ассоциироваться у Варвары с умением решать проблемы и радостью открытий.