Владимир Березин - Он говорит

Время-то давнее.

Я слушал своих коллег, что отвлеклись от проектирования трансмиссии, слушал, как скрежещет резко отодвинутый стул, и как от крика дрожат ложечки в наших кружках.

Глухо дрожат, не то, как в железнодорожных стаканах.

Я это всё слушал и вспоминал одного нашего завлаба.

Это был такой настоящий технарь — с некоторым блеском. Альпинизм и горные лыжи, Эльбрус и Домбай, кандидатская диссертация — тогда это было важно — ну и красавица жена.

Из-за этой жены всё и вышло. Действительно красавица, переводчица. Ездила за границу — а это было как кандидатская. И вот, у этой молодой успешной женщины начался роман с подчинённым своего мужа. Он маленький такой был, сутулый. В очёчках… Или не сутулый? Понимаешь, я могу начать придумывать, потому что до сих пор меня не оставляло чувство нелепости этого человека.

Но роман приключился, с год они скрывались, а потом перестали таиться.

У нас был дачный посёлок от института, ну не дачный, так — садовое товарищество. Так половина наших слышала, как они любятся, пока муж в городе.

Всё ж на виду, всё на расстоянии вытянутой руки на этих шести сотках. Слышимость — два метра через кусты.

Да что там, они в отпуск вдвоём ездили. Домбай-Эльбрус, Терскол-Казбек.

И мы думали про себя — как это всё муж терпит. Наиболее циничные говорили, что он боится партийных взысканий и переживает за должность. Так тогда говорили в упрёк рогоносцу: „Не сумел сохранить советскую семью“. И ату его.

Но не сказать, что мужу нужно было держаться за должность. Он был из тех, на ком держится работа.

А, знаешь, разговоры о том, что без партийности было никуда, такой же миф, как наоборот.

Так или иначе, вдруг — бах! Очкарик подал документы на выезд, а переводчица эта вместе с ним. Сначала развелась, конечно. Муж ходит на работу весь чёрный от горя, то-сё.

Оказалось, что он ничего не подозревал. Ни-че-го.

Ну, это он так при мне говорит, а я сам думаю — ну на глазах же у тебя жену драли, у тебя ж любовник ночевал через два дня на третий, да не в дальней комнате замка, а в квартире, двухкомнатной, малогабаритной, в такой, какая у всех. Что ж ты мне сейчас-то лепишь, я же к тебе с „Двином“ пришёл утешать?

Заглянул ему в глаза и чувствую — не врёт.

Видишь ли, он усилием воли заставил себя думать, что ничего нет.

Вот заставил — щёлкнули там какие-то шестерёнки в коробке, схватились, и дальше — хоть кол ему на голове теши: ничего не было и всё тут.

Да если б он в этот момент жену за руку держал, так всё равно — ничего не было и нет.

Так что все эти истории про то, кто что видел и что там переживал интересные, конечно, но ты им не верь.

Потом, как митинги пошли, видел я двоих наших — один там интервью давал, как его травили при прежней власти, а другой рубаху рвал за рабочее дело и всё подкреплял это историями про родной завод. И оба искренне так, не за деньги. Так первого не травили, больше сам он кого-то со свету сживал, а второй ни на каком заводе сроду не работал, весь стаж у нас.

Они верили, верили, верили в то, что говорят.

Я каждый раз вспоминаю — угол лабораторного стола, „Двина“ бутылка, тонкая такая, высокая, колбасы я принёс ещё, краковской. И этот мой герой — такая неожиданная вещь у него случилась. Трагедия».

Жена его, рассовав по тумбочке еду, выходит покурить. Он оглаживает одеяло и говорит: «Брак должен быть скреплён ритуалами.

Тебе они могут показаться дурацкими, меж тем они обязательно нужны.

Мне тоже американские свадьбы с этими букетами и подвязками, танцем под „нашу песню“, всё то, что я видел в кино, кажутся дурацкими.

Я три раза женился и три раза этого избежал. Сейчас-то я думаю, что, наверное, обделил своих женщин — белым платьем, лимузином, всем этим безумием.

Но у них потом другие браки были — было из чего выбирать. А я и сейчас доволен — хоть и считаю, что хорошо куда-нибудь съездить, конечно.

Ну там на Оку, сесть с ней, обнявшись, на бугре, где-нибудь у Старой Рязани. Мы и сейчас с женой так ездим — возьмём пузырёк, да вдаль смотрим, ветер слушаем. Ока течёт, горя мало.

Но мы-то старые, навидались всякого.

Вот у американцев чего нет, так поклонения предкам на свадьбе — я, правда, опять же по кино сужу.

А у нас кому только не поклоняются.

Во всякой русской местности есть какой-то магический предмет, к которому ходят женихи и невесты после того, как их союз признан Богом или людьми. Они идут к мятущемуся Вечному огню, или ломятся на какую-нибудь смотровую площадку.

Ходят на могилы писателей.

По субботам на могилу Пушкина — очередь.

Говорят, что байкальские жители ходят на могилу Вампилова. С могилами всё ясно и довольно символично — это древний обычай — чуть что, ходить на могилы предков, спрашивать совета и предъявлять приобретения.

Отсюда и могила у Байкала, и Ясная Поляна, и Вечный огонь — повсеместно.

К Достоевскому, правда, не подлезешь. Да и какой совет, он, Достоевский, молодым даст? То-то.

Некоторые жители Москвы и Московской области ездят по Ярославскому шоссе в сторону Радонежа. Там есть памятник Сергию Радонежскому — фигура человеческая, хоть и из гранита, с врезанным в неё силуэтом мальчика.

Я как-то поехал покупать туда Святую Простоквашу и разговорился с каким-то жителем, что означает этот мальчик во чреве святого.

Житель уверял меня, что это символ плодородия. Оттого, говорил, его так привечают нерожавшие и бесплодные.

Но я не к этому тебя подвожу, не к этому… Тульские жители, свершив обряд брака, едут в Ясную поляну. Там, рядом с музеем, протекает река Воронка — так вот, обычно через реку Воронку женихи носили невест.

Носили, правда, по мосту, не так, как наши деды — станковый пулемёт.

Река символизировала жизнь. Понятное дело, жизнь прожить, не через Воронку пронести, но всё же.

Я это наблюдал из года в год.

При этом женихи были изрядно выпившие. Невесты, впрочем, тоже.

Я видел таких немолодых молодых, что медленно брели по мосту. Невеста тревожилась по понятной причине и громко орала шатающемуся жениху в ухо:

— Ты, блядь, смотри, не ёбнись, смотри…

А жених сопел ей в ответ:

— Не боись, сука, не боись. Не ёбнемся…

Это была идеальная пара. Да».

Он говорит: «Я давно живу и помню разные запрещения — при мне пьянство запрещали, а до этого — строить зимние домики на садовых участках. Потом запретили целоваться в метро, распивать слабогорячительные напитки и ещё что-то, что я не упомнил.

Я тебе так расскажу — в ту пору я ездил за деньгами, которые я заработал давным-давно. Выдавали мне их в день по чайной ложке — но тут уж сам виноват. Нашёл с кем связываться — не говоря уж о том, что нужно было долго искать эту разоряющуюся контору Нужно было, выйдя из метро, повернуться задом к Кремлю. У нас в Отечестве, чтобы сделать что-то своекорыстное, часто надо поступить именно так. А потом мне предстояло идти по этому району, где много интересных вещей — памятник Хо Ши Мину, в просторечье называемый „копейка“ и изображающий вьетнамца, несущего огромное блюдо с головой их вождя, там во дворах стоят Ленины в натуральную величину и обросшие терновником. Там прячутся у подъездов вазы с иероглифами, помнящие советско-китайскую дружбу.