Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Мой рундук остался на плоту, и я не надеялся увидеть его снова. Эту цену пришлось заплатить за то, чтобы мое имя не связывали с именем Джека Льюиса.

Я находился в западной части бухты, рядом с Милинуу, который раньше уже видел на карте, и надеялся, что если направлюсь на восток, то наткнусь на жилье, которое обнаружит присутствие здесь белых людей. Вскоре я увидел за пальмами каменные дома с красными черепичными крышами и пошел к ним. Даже для этих солидных строений шторм не прошел бесследно. В одном месте обвалился фронтон. В другом ветер сорвал с крыши черепицу, обнажив стропила.

Постройки располагались вольготно. Дома не жались друг к другу вдоль улиц, а были разбросаны по пальмовой роще. Вид этих просторных жилищ с белыми оштукатуренными стенами, крытыми верандами, широкими свесами крыш, щедро предлагающими тень, которой местным жителям, должно быть, так недоставало в этом тропическом пекле, навевал мысли о благосостоянии и порядке. Вокруг деловито сновали белые и туземцы. Уже велись организованные работы по расчистке местности после бури.

Я бесцельно прохаживался, чувствуя себя лишним и чужим, каковым, собственно, и являлся. Никто не обращал на меня внимания, никто не окликал. Я догадался, что многие были здесь проездом: торговцы, моряки или искатели приключений вроде меня.

Передо мной на белой стене дома сияла начищенная медная табличка. Сочтя, что в этих стенах должны обитать представители власти, к которым можно будет обратиться с лживым рассказом о гибели «Йоханны Каролины», я остановился прочитать надпись.

На табличке значилось: «Deutsche Handels- und Plantagen-Gesellschaft» [19] «Немецкий союз предпринимателей и плантаторов» (нем.). .

Едва успев дочитать до конца, я услышал, как позади кто-то откашливается, и обернулся.

На меня смотрел мужчина в белом. Одежда его была выглаженной и безукоризненно чистой. В петлице торчал свежий цветок гибискуса, словно мужчина провел штормовую ночь, готовясь к приему. Из-под широких полей шляпы на меня уставились светлые глаза, а их владелец поднес руку к тонким усикам, образующим две впечатляющие дуги на загорелых, едва тронутых морщинами щеках, и спросил на английском:

— Я могу вам помочь?

Я тут же опознал немецкий акцент и ответил по-немецки:

— Я датский моряк. Пришел заявить о гибели «Йоханны Каролины» из Марсталя, во время шторма разбившейся о рифы у Апии. Вы не знаете, есть ли поблизости консульство или любое другое официальное представительство, куда я мог бы обратиться?

— А, так вы датчанин. Тогда мы, получается, своего рода земляки. Датского консула, само собой, здесь нет. А что касается властей… — Он пожал плечами, словно здесь это слово не имело смысла. Оставив в покое усы, он опустил глаза, словно искал что-то под ногами, и сложил руки за спиной; лицо его приобрело задумчивое выражение. — Можно сказать, что я — консул, в смысле, немецкий консул. Так что, наверное, вы можете обратиться ко мне. Я слышал, что некое судно село на рифы, но шторм лишил нас возможности прийти вам на помощь. Пришлось заботиться о собственном выживании.

Он протянул мне руку:

— Генрих Кребс.

Я назвался.

— Мэдсен? Знакомая фамилия.

Он снял шляпу и утер лоб платком.

— Да, жара действует на память.

— Так зовут одного моего соотечественника, — произнес я.

Во рту пересохло, сердце забилось.

— Здесь, на Самоа, должен быть один Мэдсен. Я бы хотел с ним встретиться.

— Полагаю, это возможно. Я узнаю. Но должен вас предупредить. В этих краях встречи с соотечественниками не всегда радуют.

Он положил мне руку на плечо и одарил меня внимательным взглядом. Затем улыбнулся:

— Пойдемте в дом. У вас усталый вид. Но какое везение! Немногие выживают после встречи с апийским рифом. А что же остальные члены команды?

— Капитан Хансен не смог добраться до берега, — ответил я коротко, почувствовав укол совести из-за своего вранья.

— Вам, верно, ванну нужно принять и поесть. А после я запишу ваш отчет.

Слуга-туземец в столь же безупречно белой одежде, как и его господин, приготовил мне ванну. Я снял грязную, рваную одежду и присмотрелся к своему отражению в большом, в полный рост, зеркале в золоченой раме. Зрелище явно не заслуживало такого роскошного обрамления. Я исхудал так, что кости торчали, все тело было в синяках. Лицо также свидетельствовало о перенесенных испытаниях. Царапины еще не зажили. Одна рассекала правую бровь, другая красной чертой шла через щеку. Я был больше похож на потасканную портовую сволочь, чем на потерпевшего кораблекрушение; удивительно, что консул сразу не прогнал меня.

Я чувствовал, что отчет о кораблекрушении — простая формальность. Никто не станет проводить следствие, и официальные власти в дело вовлечены не будут. Я мог бы спокойно смешаться с жителями Апии. Никто и не заметил бы, что на берегу стало одним бродягой больше.

Ложь, которой я себя опутал, была совершенно не нужна. Но, раз начав, я уже не мог отступить.

Генрих Кребс едва ли представлял собой угрозу. Он больше походил на человека, которому требуется подтверждение собственной значимости. Так что я, видимо, был нужен для того, чтобы он на день почувствовал себя благодетелем и развлекся, поскольку веселья с ураганом ему явно оказалось мало. Он внушал мне то же чувство, что и большинство белых, которых я встречал на Тихом океане. За фасадом их цивилизованности и стремления к порядку всегда таилось нечто иное.

Но меня не интересовали тайны Генриха Кребса. В последнее время открытий и так хватало.

Выйдя из ванной, я обнаружил на стуле белый костюм, а на полу — пару начищенных мелом парусиновых туфель. Наверное, Генрих Кребс одолжил мне собственную одежду, но я был порядком крупнее, так что и брючины, и рукава оказались коротки. Сорочка не застегивалась на груди. Туфли не налезли. Выйдя к обеденному столу босиком, я все еще походил на бродягу, но на бродягу удачливого.

В столовой царили тень и прохлада. Белые, до пола шторы пропускали не много света. На дамастовой скатерти стояли фарфор, серебро и хрустальные бокалы. Я сиживал за многими столами, но ни один из них не мог сравниться со столом Генриха Кребса.

А вот он и сам появился. Без шляпы, волосы песочного цвета гладко зачесаны, густо напомажены.

Накрыто было на двоих.

— Вы живете один? — спросил я.

— Обустраиваюсь. Жена и трое детей приедут позже.

Внесли еду.

— Небольшой сюрприз, — сказал Генрих Кребс.

Я глаз не мог оторвать от водруженного передо мной фарфорового блюда. И произнес датское слово, потому что не знал немецкого названия этого чудесного кушанья:

— Флескестай [20] Флескестай — свиное жаркое с хрустящей корочкой. Традиционное блюдо датской кухни. .