Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

Татьяне его молчание только добавило смелости.

— Я жду, когда меня вызовут. Мы уже выработали план, я переоденусь крестьянкой и поеду в Царское Село якобы для того, чтобы подать прошение. Револьвер спрячу под юбкой, я девушка, меня обыскивать не станут. Сейчас я учусь стрелять, хожу на левый берег, упражняюсь в меткости, поэтому у меня и не было времени зайти к вам.

Это уже очень походило на фантазию — мало ли что придет в голову романтичной девчонке. Эсеры точили зубы на царя много лет, будь его убийство таким простым делом, Ники давно переселился бы на тот свет.

— А ты не боишься, что я тебя выдам?

— Вы?! Это невозможно.

В очередной раз тревожно оглядевшись, Татьяна открыла ворота, и они вошли во двор, в котором стоял весьма приличный двухэтажный каменный дом. Рядом с дверью цвела акация. К парадному, однако, Татьяна идти не стала, они свернули за угол, откуда вела лестница вниз, в подвальный этаж. Когда девушка отпирала дверь, Алекс заметил, что ее руки дрожат. Тоже мне цареубийца, усмехнулся он, с трех футов промажет.

Через темную сырую переднюю они прошли в крошечную кухню и через нее в комнату немногим большую, которую еще более сужала отгораживавшая один из углов ширма. Мебели было мало, только низкий комод, стол и пара стульев, и все равно тесно.

— Присаживайтесь, Александр Мартынович! Я поставлю чайник.

— Не надо, Татьяна, я спешу.

Это была неправда, но Алекс чувствовал себя здесь неуютно, На столе стояло блюдо с дешевыми медовыми пряниками, в вазе краснели маки — казалось, Татьяна кого-то ждет.

— Хорошо, я сейчас принесу книгу.

Татьяна исчезла за ширмой, где, наверное, была ее постель. Без особого любопытства Алекс огляделся: на стене висела фотография, в центре мужчина в офицерском мундире, по одну сторону от него женщина лет тридцати пяти с суровым лицом, по другую — Татьяна. Снимку было несколько лет, и Алекс подумал, что тут глаза девушки еще такие, какими он привык их видеть: искренние, наивные, невинные.

— А что делает твоя мама?

— Она не нашла здесь работы и переехала в Таганрог к тете. У тетиного мужа там маленький магазин, мама им помогает. На отцовскую пенсию не проживешь.

Девушка вышла из-за ширмы с книгой в руках, и Алексу показалось, что она успела за эти пару минут причесаться и даже надушиться. На ней была та самая нарядная белая блузка, что на фото, и Алекс не смог вспомнить, была ли она и на улице в ней же или сейчас поспешно переоделась, — собственно, какое это имело значение?

— Пожалуйста!

Портфеля у Алекса с собой не было, он попытался впихнуть книгу в карман, но та была довольно велика и не влезала в него.

— Может, найдешь, старую газету, чтобы ее завернуть?

Ответа он не получил, девушка словно оцепенела. Алекс стал уже терять терпение, но вдруг заметил, что Таня дрожит всем телом. Что случилось, хотел он спросить, но не успел, девушка словно подкошенная рухнула на колени, обхватила руками ноги Алекса и душераздирающе зарыдала.

— Александр Мартынович, простите меня! Умоляю вас, простите! Это моя вина! Все случилось из-за меня! Если вы меня не простите, я не знаю, что я с собой сделаю!

Алексу не понравилась эта сцена, в ней было что-то животное.

— В чем твоя вина? — спросил он холодно.

— В смерти Рудольфа. Госпожа Марта забыла заплатить мне за уроки, и я нарочно долго копалась в прихожей, чтобы дать ей время вспомнить. Не знаю, что на меня нашло, было совсем не так важно, чтобы она мне заплатила именно в этот день, у меня были деньги. Если бы я сразу ушла, ничего бы не случилось. Но я столько возилась, что это показалось ей странным, и, когда я ушла, она догадалась, в чем дело, и побежала за мной…

Рыдания стали громче, еще некоторое время продолжались, потом стали затихать. Не зная, что делать, Алекс свободной рукой погладил густые каштановые волосы девушки. Татьяна еще крепче прижалась к его коленям и снова задрожала. Только теперь Алекс понял. Он наклонился так низко, как мог, положил книгу на край стола, взял Татьяну за подбородок и запрокинул ее голову чуть назад, чтобы увидеть глаза. Они были влажные и молящие, но то, о чем они молили, было не прощение.

Когда сгустились сумерки и Алекс стал собираться домой, Татьяна поспешно вскочила, прикрыла пышное тело большой шалью, задернула занавески на окне и зажгла керосиновую лампу.

— Петербург выкинь из головы! — сказал Алекс повелительно. — Если друг пошлет телеграмму или напишет, не отвечай. Если приедет за тобой сам, немедленно найди меня.

Татьяна послушно кивала головой.

— Работа у тебя есть?

Молчаливое отрицание.

— Я найду тебе место. К нам тебе лучше не ходить.

Пиджак был уже надет, Алекс вытащил из внутреннего кармана бумажник, извлек несколько купюр и положил на стол.

— До первой зарплаты, — сказал он, заметив отторгающее движение девушки.

Татьяна покраснела, Алекс поцеловал ее в щеку и взял со стола «Анну Каренину»

— Сейчас я найду газету.

— Не надо.

На улице было темно, жара спала, собаки и те очнулись от дневной истомы и лаяли, еще довольно лениво, но Алекс знал, что через пару часов их концерт охватит весь околоток, доносясь даже до бульваров. Провинция, подумал он, медленно идя в сторону дома. Днем гуси, ночью псы.

Неожиданно его охватил столь сильный порыв отчаянья, что он сначала остановился, а затем даже присел на корточки. Он пытался заплакать, но слез не было, только какие-то странные звуки вырывались из горла. По противоположной стороне улицы прошли мимо две женщины, посмотрели на него удивленно, и Алекс слышал, как одна сказала другой:

— Пьяный!

Слова второй он не расслышал, но первая в ответ громко рассмеялась.

Он заставил себя подняться, нашел в кармане платок, высморкался и вдруг почувствовал, что ненавидит этот город. Все тут было ему противно — и казаки, и немцы, и мутный Дон. И противней всего был он сам — повесивший голову, болтающийся по притонам отец семейства.

Может переехать куда-нибудь, подумал он, собравшись с мыслями. Но куда? Вернуться в Лифляндию? Что ему там делать? В Киев, к Менгу и Верцу? Там жил другой народ, начинай привыкать заново…

Вдруг он вспомнил, как прошлой осенью после похода в театр Марта всю дорогу домой подражала актерам, то напевая «цып-цып-цып», то вздыхая «в Москву, в Москву!». Он еще спросил тогда, всерьез ли она мечтает о Москве или просто шутит, первое жена отрицала, но кто знает, может, она просто стеснялась говорить о том, что он мог посчитать капризом?

И я, старый болван, ничего не понял, упрекнул он себя. Идея отнюдь не была неприемлемой, как-то они с Конрадом ее обсуждали. Тогда он не осмелился принять столь важное решение сразу — а если бы рискнул, может быть, с Рудольфом ничего не случилось бы?