Маргер Заринь - Календарь капельмейстера Коциня

Мне и сегодня не дает покоя вопрос: как могло случится, что я, его родовитый сокурсник, ничего не достиг в жизни? Спустя несколько полных разочарования семестров меня с позором выставили из консерватории, а этого человека оставили готовиться к профессуре. Что правда, то правда: я был распущенным юношей, закоренелым лентяем. Больше предавался романтическим похождениям, нежели серьезной работе. Но неужели вы, господин, то есть, извините, гражданин писатель, посмеете утверждать, что наследственных способностей у меня — человека благородного происхождения — меньше, чем у этого выскочки? Простите, я читал кое-что о генах… Наш профессор Н. как-то раз, при студентах, сказал: «Фердинанд (то есть я) обладал значительно более ярким талантом, нежели тот его земляк, который протер от усердия не одну пару штанов. Если бы я (т. е. Фердинанд) окончательно не спился…»

Я бросил консерваторию и начал изучать классическую филологию. Стал доктором наук. Но вы ведь знаете: в то время степень доктора филологии можно было получить и с черного хода, при помощи хороших связей и знакомств. Такими докторами Вена кишмя кишела. После смерти фюрера меня лишили всех званий. В политике я замешан не был, поэтому осмелился вернуться на родину. Я нищ и гол, довольствуюсь милостыней… А моего соперника, этого парвеню, превозносят до небес во всем мире. Его ставят в один ряд с такими пианистами, как Рубинштейн, Горовиц, Аррау, Казадезюс… Ему семьдесят пять лет, но он по-прежнему концертирует на Филиппинах, в Гонконге, Австралии, Южной Америке… Не кажется ли вам все это подозрительным, грязное это дельце, а? Почему он избегает посещать Европейский континент?

Само собой разумеется, подлинное имя и фамилию этого человека открывать я не стану. Это было бы низменно и подло. Достаточно инициалов — М. М. Читатель волен думать что хочет. Пусть превращает эти буквы в имена ненавистных ему конкурентов. Все одно, этот карьерист так или иначе будет разоблачен и пригвожден к позорному столбу.

Воскресенье, 18 июля 1928 года (госпожа Ф. отчетливо припоминает эту дату). Улочки Берзайне полны народу. Все магазины открыты. И хотя сегодня день отдыха, перезвон церковных колоколов оповещает о наступлении утра. Два события взбудоражили жителей в общем-то тихого провинциального городка, нарушили сонное течение жизни. В дворцовом парке открыта выставка сельскохозяйственных машин и породистого скота, а в половине одиннадцатого начнется богослужение по случаю конфирмации — за это лето уже второе в Берзайнском сельском приходе приобщение молодых людей к церкви. На сей раз церемония предназначается исключительно для отпрысков именитых и зажиточных семейств. Благословение церкви на пороге самостоятельной жизни получат две девушки и два парня: внук городского головы, первенец пастора, дочь начальника уездной полиции и наследница фабриканта Конрада Юлиана. Вряд ли за семьсот лет своего существования древняя церковь св. Иоанна видела так много роскошных нарядов, жемчужных украшений и столько цветов, целые охапки, сказал во вступительном слове к проповеди пробст местной общины. С церковной кафедры сегодня будет провозглашено совершеннолетие четырех молодых людей. Теперь они, если захотят, смогут вступить в брак. Уж конечно не между собой… Насколько известно, у каждой девушки есть свой кавалер — тщательно выбранный родителями претендент (пожалуй, вслух эту фразу пробст не сказал, ее присовокупила к пересказу проповеди госпожа Ф.).

В ту пору площадь перед Иоанновской церковью находилась на той же высоте над уровнем моря, что и петух на шпиле церкви св. Петра в Риге (такая информация содержится в путеводителях того времени). Уже за полчаса до начала церемонии все подъезды к площади были запружены лимузинами. Тут были четыре черных лакированных «форда» с блестящими фонарями, красный «фиат» и желтый «олдсмобиль». Наконец показался персональный «крайслер» Конрада — фыркающий семидесятипятисильный зверь, самый дорогой из всех закрытых лимузинов, выставленных в Риге, в витринах автосалонов многочисленных фирм, что оккупировали Елизаветинскую улицу и бульвары, примыкающие к Эспланаде. К большому удивлению толпы, за рулем сидела сама мадам Изабелла, урожденная де ля Мотт (единственное благородное создание в этой толпе парвеню). Блестели коричневые кожаные сиденья, сверкали медные клаксоны и никелированные спицы колес. Все машины со спущенным верхом, так как жара несносная. Пассажиров частично закрывает от любопытных взоров поднятые ветровые стекла и плюшевые обезьянки и микки-маусы, которыми увешаны задние окна. Снаружи заметны лишь широкие поля дамских шляпок с трепыхающимися на ветру лентами и черные цилиндры господ.

«Что происходило в самой церкви, не скажу, так как любопытствующих в храм божий набилось, что рыбы в мережу, а я не сочла нужным лезть в самое пекло только ради того, чтобы увидеть, как неотесанные мужланы строят из себя важных господ, — пишет госпожа Ф., — и потому ход торжественной церемонии с точностью передать не смогу…»

Ну что ж, послушаем, что было потом.

«Когда богослужение закончилось и конфирманты под звуки органа вышли на площадь, начались поздравления, торжественное вручение цветов. Возбужденные, раскрасневшиеся девицы, отведавшие святого причастия, бледные долговязые парни, затянутые в черные смокинги с накрахмаленными воротничками и обвислыми бабочками, напрасно искали спасения от духоты где-нибудь в тенечке. Наконец слуги сложили охапки лилий и роз на задние сиденья автомобилей, шоферы, энергично вращая рукоятками, с трудом завели моторы, и блистательная кавалькада, отчаянно сигналя, покатила с холма по булыжной мостовой Рижской улицы, прочь из города.

Оказалось, что большинство гостей (к тому же самых богатых и к тому же в собственных машинах) едет в Калнаверы. По Звартскому большаку, вздымая пыль, умчался шестицилиндровый «крайслер», за ним проследовала четверка черных «веранд» — старые «форды» Мейера, Андерсона, Рацена и карлюкалнского лесничего. Чуть поотстал красный «фиат» фабриканта Рейтера, а замыкал «парадный заезд» желтый «олдсмобиль» торговца Румпетера. Им вслед приветственно махали выстроившиеся на обочине мальчишки в обтрепанных штанах, громко лаяли собаки. У юргюмуйжского сарая одному старому вознице, сидевшему в роспусках, пришлось завернуть телегу к самому краю придорожной канавы, а молодому, элегантно одетому человеку — придержать коня, так как встревоженное животное все не успокаивалось (Фицджеральд с непривычки испугался автомобилей).