Маргер Заринь - Календарь капельмейстера Коциня

В первой паре скакали Юлиана и Хаан-Гайле.

— Красивая пара! Ах! — вздохнула Андерсониха. — Они словно созданы друг для друга.

Лаймон Цал напрасно старался отговорить Зинаиду от мазурки. Во-первых, он этот танец толком не знал, во-вторых, понимал, что рядом с грациозной Зинахен будет походить на комара (коренастый, плотный, с тонкими ножками). Но этой девице палец в рот не клади. Она тотчас пригрозила: если Лаймон ей откажет, пойдет и пригласит поэта Андреянова. Этот интересный мужчина, сидевший за столом прямо против нее, сказал, что охотно станцевал бы мазурку, но… (в этот момент он мрачно взглянул на Гайле)… вряд ли найдет даму, которая согласилась бы рискнуть. Потому как он скачет мазурку не только вперед, но и назад…

Бедняга Цал понял: на сей раз шутки плохи. Если откажешь, Зинаида и впрямь пригласит этого… прыща на ровном месте.

Цал подобрался, выпятил грудь, вздохнул глубоко и, схватив Зинаиду за руку, пошел отплясывать, и, между прочим, вовремя — негры уже вовсю наяривали «по-польски». Лаймон старался из последних сил. Чем больше он усердствовал, тем больше путался в собственных ногах. Пот лил с него градом (что днем, что вечером: духота и жарища немилосердные). В замысловатом туре, во время резкого поворота с дамой на весу, коротышка потерял равновесие. Грохнулся на пол с Зинаидой вместе. Это было сто́ящее зрелище! Пока он барахтался на полу и поднимался на ноги, упорхнула пташкой белой Зинаида в сильных объятиях какого-то мужчины. Девица не растерялась — проворно вскочила, выдернула из толпы зрителей господина Андреянова и как ни в чем не бывало принялась плясать мазурку с ним. Посрамленный Цал покинул танцплощадку, спустился вниз и, привалившись спиной к вековой липе, тяжело задышал, остывая. Постепенно до него доходило, как жутко он оскандалился…

Зинаида с новым кавалером продолжали полет по кругу. Остальные пары прекратили танцевать. Сгрудившись в сторонке, они били в ладоши в такт музыке, аплодируя солистам.

— Вот что значит польская кровь! Так танцуют мазурку только в Кракове, — сказал карлюкалнский лесничий. Он много путешествовал, и ему можно было верить.

Зинаида кружилась в вихре танца, и ее воздушное платье вздымалось, обнажая шелковые чулки и кое-что повыше. Ах-ах! Лаймон закрыл лицо руками… Оркестр гремел. Негр кричал — хау! Негритянка потрясала кулаками. Зрители ликовали.

Одна Юлиана застыла на месте, бледная и неподвижная. Широко раскрытыми глазами она гипнотизировала господина Андреянова. Взгляд ее не обещал ничего хорошего… Но поэт и не думал обращать на нее внимание. Он был захвачен сложными турами и прыжками. Такая замечательная партнерша попалась ему впервые в жизни. Огонь, не девка!

Тра-ра-рам-там, там, там, там, тара-ра-ри, ри-рам!

Он опустился на колено, протянул Зинаиде руку, и она закружилась юлой. Кажется, белый мотылек порхает вокруг горящей свечи. Вот-вот обожжет свои невинные крылышки.

Тара-ра-ри, ри-рам!

(Лаймон, что пялишься?)»

— Девчонка совсем уж стыд потеряла, — сказала госпожа Ф. Изабелле, — не прекратить ли нам это светопреставление?

Перехватив злой, ревнивый взгляд подруги, Зинаида обняла господина Андреянова за шею и, в упор глядя на Юлиану, вызывающе рассмеялась. Ха-ха!

Это уж слишком. Юлишка в сердцах оттолкнула руку Хаана-Гайле, пытавшегося ее утешить, вкатила ему звонкую оплеуху и убежала домой. Изабелла тут же приказала музыкантам оборвать танец.

— Чтобы немедленно была гробовая тишина! — крикнула она.

В конце концов, ведь это Юлианин праздник. Она выбрала этот танец, чтобы показать подругам, как пляшут мазурку в Риге. И тут вдруг является эта гусыня и портит ей всю обедню.

— Вот видишь, Юлишка с Изабеллой в ярости, — тихо выговаривает своей дочери госпожа Рейтер, — как ты ведешь себя, Зинахен! И Лаймон там внизу ужасно страдает. Ступай к ним и извинись немедленно!

— С этим Цалом я сама справлюсь, мама, — парирует дочь, — а на Юлишку мне наплевать.

Хозяин дома зычно просит гостей к столу. На террасе накрыт ужин а-ля фуршет, и в саду уже горят лампионы. Милости просим!

Дамы и господа, болтая, покидают танцплощадку. Лаймон Цал так и остался стоять под вековой липой. Подошла Зинаида и ласково осведомилась: не ушибся ли дружок при падении? У нее вот над коленной чашечкой появился небольшой синяк. Даже побаливает…

— Что?! — выпучив на Зинаиду красные, налитые кровью глаза, рявкнул Лаймон Цал. — С-с-синяк? Ты самая последняя…

И он выкрикнул такое страшное, такое грубое ругательство, что девушка оцепенела. До самого хутора Калнаверы донеслось это похабное слово. Зинаида от неожиданности едва не лишилась дара речи.

Цал завопил снова, и пуще прежнего:

— Ты третьесортная…

«Милое общество, нечего сказать! — пишет в своих воспоминаниях госпожа Ф. — Ругаются как неотесанные мужики».

— Что он там кричал? Что это было за слово? — приставала ко всем Андерсониха, воплощенная наивность. А жены Рацена и Румпетера притворились, что ничего не слышали. Зато на террасе Вальтрауте, Фрида и другие девицы захихикали. Юлишка распахнула окно и крикнула:

— Что правда, то правда!

(— Что они там смеются? — не унималась Андерсониха.)

Вековая липа затрепетала от дуновения утомленного ветерка.

— Ты! Ты! Ты никогда больше не увидишь меня живой! Я добровольно… — и с этими словами Зинаида бросилась в кусты и мигом спрыгнула с высокого Калнаверского утеса. С грохотом покатились камни, заскрежетала галька, плеснула вода — буль, буль, буль… Потом все стихло…

Когда Цал, опомнившись, кинулся к тому месту, откуда свалилась Зинаида, то уже от одного взгляда в пропасть у него закружилась голова. Красноватый утес высотой метров сорок… Глубокое ущелье… А там внизу кругами ходит черная вода с разводами белой пены…

Позже Лаймон признался, что в первое мгновение он не сообразил, какое страшное несчастье приключилось. Хватаясь за лапы елей и пучки травы, он кое-как по отлогому склону кружным путем спустился к реке. И принялся аукать:

— А-у! Зи-на!

Никакого ответа.

Перешел вброд на другой берег, поднялся на холм и позвал снова:

— Зи-на! Из-ви-ни!

Тишина…

Бледный и понурый, он вернулся в Калнаверы. Решил никому ничего не говорить.

(— Наверное, в кустах спряталась. Хочет меня разжалобить, — успокаивал себя Лаймон. — Сама скоро придет, надоест там торчать.)

Тем временем в саду и на террасе веселье било ключом… Госпожа Ф. сразу заметила подозрительное поведение Цала: подошел к столу с напитками, налил себе полстакана крюшона, смешал с Vodka Smirnovsky, залпом выпил и закусил — представьте себе! — долькой чеснока…

«Начало праздничного вечера было красочным и захватывающим» — так заканчивает первую тетрадь своих воспоминаний старая дама.