Маргер Заринь - Календарь капельмейстера Коциня

— Во сколько тебе станет дорога до Вены? — спросил старик, отсчитал сто пятьдесят латов, подумал, добавил еще тридцать и сказал: — Это положи под ключ да побереги. А то не сумеешь возвратиться в Европу. Остальные будут храниться у меня, и лишь с моего согласия ты будешь покупать съестное. У нас ведь еще есть домашний шпик и серый горох.

В тот вечер лавка Якобсона была битком набита людьми. После работы народ пришел за селедкой, за белым хлебом. Тут же у дверей попивали пивко и спорили о политике. Одна бабка — это была горничная из Калнаверов — расхвасталась: ей теперь хорошо, не служба, а сплошной праздник! Господин Конрад и мадам отправились в дальние края, кто знает, вернутся ли они вообще этой осенью домой. Дома лишь молоденькая мамзель. Вроде бы и надо ей прислужить и накормить, но девица знать ничего не хочет о еде. Целыми днями бродит по лесу, сидит с книжкой на берегу или прогуливается по Звартскому парку. После конфирмации очень посерьезнела, ехать в Дуббельн к подружкам не желает; нет, говорит, — и все тут! «Больно уж она чудна́я, но какое мне до этого дело. Якобсон, запиши за мной один шнапс. Юкумс чистил лошадей и надорвался… Дашь, а?»

Но Якобсон в долг ничего не дает. Принципиально! У него покупают так, как вот только что молодой господин Межсарг: на валюту, то бишь деньги на бочку!

И тут вдруг молодой господин Межсарг вытаскивает кошелек и берет для калнаверской бабки Катрины бутылочку «монопольки» — два лата пятьдесят сантимов, как вам это нравится? У Якобсона отвисает челюсть.

Потом всем народом это дело обсудили и пришли к заключению, что на молодого человека снизошла внезапно благодать, вот он и пожелал доброе дело сделать. И так как в тот момент подвернулась ему под руку бабка из Калнаверов, то и купил ей водки.

Вернувшись домой, сын пытался втолковать отцу, что Якобсону в лавку на этой неделе завезут овес.

— Может, и нам стоит закупить немного корма? — предлагает он. — Чтобы когда оценивать будут, конь здоровее выглядел. Это не так уж дорого…

— Пожалуй, — соглашается старый Межсарг. — Фицджеральда продадим в последнюю минуту. Нечего беречь для цыган.

И вот Марис каждый вечер отправляется в лавку Якобсона смотреть, не прибыл ли овес. Идет пешком, не спеша. По лесной тропе, мимо большого валуна. Потом по Стукскому большаку сворачивает в сторону парка, доходит до лавки и возвращается. Но не везет… Овса как нет, так нет (вообще в этой лавке овса никогда и не было), поэтому он туда больше не заглядывает, а, обойдя вокруг Калнаверов, чинно вышагивает по той же тропе обратно домой.

Два дня подряд дождь лил как из ведра. Пришла пора осенних хлябей? Вода в Скальупе поднялась, заклокотала, бурный поток мчится по каменистому руслу, словно в апреле. Марис вынужден сидеть взаперти за роялем. Шлифует все тот же концерт и, поругивая прямо-таки осеннее ненастье, оттачивает исполнение этюдов Скрябина. Но сколько можно оттачивать? К счастью, на третий день выглядывает солнце. Потому он уже с самого утра торопится в лавку Якобсона, узнать, не завезен ли за эти дни овес.

Надев белый пуловер, Марис спешит в Звартское имение. Недалеко от поворота на Калнаверы видит впереди себя на Стукской дороге девушку в короткой серой юбке, красной кофточке, босоногую. Она шлепает по вчерашним лужам и разбрызгивает грязь. Потом скачет вдоль обочины, скашивая хворостиной головки одуванчиков. Медленно, словно нехотя, девушка приближается к хутору. Хворостинка со свистом рассекает воздух, и головки падают, вздымая облачко белых пушинок.

У Мариса перехватило дыхание. Роковой миг настал… Если Марис не поторопится, девушка вот-вот свернет на дорогу, ведущую к дому. Он прибавляет шагу, и Юлишка, уже в аллее, вдруг оглядывается. Застывает как вкопанная с поднятым прутиком.

— Доброе утро! — говорит Марис. — Почему у вас сегодня такой сердитый вид?

— Потому что вы меня напугали, свистун вы этакий!

— Одуванчики-то не виноваты. Отхлестайте этой лозиной меня, если вам так необходима разрядка.

— Ну, знаете! — Юлишка хочет что-то сказать, но вдруг поджимает губы и опускает глаза. — Почему вы здесь каждый день гуляете и все насвистываете? — спрашивает она, глядя исподлобья.

— Вы заметили, что я здесь гуляю?

— Каждый день ровно в пять вы, насвистывая, выходите из лесу и ровно в шесть, насвистывая, отправляетесь обратно. Так рассказывает моя старая нянечка. Наши стенные часы она ставит по вашему белому пуловеру. А через окно на верхнем этаже мне хорошо вас видно. Сегодня вышла пошлепать по лужам, ведь по утрам вы здесь до сих пор не появлялись.

— Значит, вы вовсе не хотели меня встретить?

— Хотела не хотела — какая разница? — она произносит равнодушно. — Если вы случаем в лавку, то возьмите и меня с собой. Я там еще ни разу не была. Папа́ строго-настрого запретил туда ходить. Эти дыры не для нас.

— Если хотите, пошли… Надеюсь, папа́ не узнает про визит в эту дыру, — отвечает Марис.

Они идут молча… Непонятное, неловкое молчание. «Я так ждал этой минуты, — думает Марис, — а теперь веду себя как молокосос. Может, потому, что у нее такой странный — ледяной взгляд?»

Марис вышагивает посреди дороги. Под деревьями довольно много грязи. А Юлиана прыгает по обочине и скашивает одуванчики.

— Вот! — говорит она. — Следовало бы отсечь и вашу высокомерную голову.

— Это я знаю, — отвечает Марис. — Вы меня ужас как ненавидите. Осмелюсь спросить почему?

— Кто вам такое сказал? Я ни с кем о вас не говорила, — парирует Юлиана. — Ваше высокомерие бесподобно, — сказав это, Юлишка как пришпоренная несется вперед.

— Не прыгайте в ту вонючую лужу, прошу вас! — кричит Марис. — Ноги у вас и так серые от грязи.

Но предостережение не помогло. Наоборот — Юлишка только пуще разогналась.

— Ах, так? Не прыгайте? Ну, ладно — в честь профессора из Вены милости просим Шопена — айн! В честь свободного художника — цвай! В честь виртуоза — драй! Смотрите: шлеп, шлеп, шлеп!

И она вмиг расплескала воду из лужицы на все стороны. Забрызгала Марису белый пуловер, себе лоб. Они оба прыснули. Юлишка листом лопуха обтерла Angora Supermarkt, и неприятное чувство натянутости исчезло.

Они пошли рядом, разговаривая уже как нормальные люди.

— Странно, — говорит Марис, глядя на Юлишку сбоку.

— Что странно? — переспрашивает Юлиана.

— На концерте мне показалось, что вы высокая и стройная… А оказывается — малюсенькая. Еле мне по плечо.

— Какая чепуха! — возражает она. — Просто я босиком, поэтому кажусь меньше, чем есть на самом деле. Кроме того, вы ненормально крупный, мне с вами не подобает мериться.

Дорога идет по калнаверскому прибрежью. Отсюда еще виден в ложбине неубранный дощатый настил с увядшими дубовыми венками.