Маргер Заринь - Календарь капельмейстера Коциня

— Первый хавтайм закончен! — шутливо заявил Марис. — Теперь небольшой отдых, потом продолжение в том же духе!

Но Юлиана и слышать не желает о продолжении путешествия. Озябла как щенок. Купальник хоть выкручивай. Почему Марис опрокинул ее в речку, сердито спрашивает Юлишка. С умыслом?

— Нет, со спасательным кругом, — смеется Марис. — Смотрите: моя роба совершенно сухая. Осмелюсь предложить, если вас не шокирует.

Они решили посидеть на песчаном берегу и обсушиться.

Солнце пекло, благоухал можжевельник — стояла такая тишина, что было слышно, как прошуршал по водной глади пожелтевший лист.

— Не смотрите сюда, я переодеваюсь! — говорит Юлишка. — Я вся мокрая, как водяная крыса. Только не смейте сюда смотреть, Нечестивец!

— Очень надо!

Юлишка выкрутила купальник и повесила его на можжевеловый куст.

— А теперь: живо! Киньте мне матроску! — командует Юлишка. — Я прикроюсь ею, как фиговым листком.

Ловит брошенную ей не глядя робу и садится рядом с Марисом, прикрыв колени сухим подолом.

— Можете повернуться. Обсохнем и — назад, домой, напрямик!

— Ничего подобного! — возражает Марис. — Если я что-нибудь задумал, то довожу до конца. И вас заставлю. — (Он хватает Юлишку за пятку и задирает ей ногу). — Вот так. Что это вы надумали? Мы оба голышом двинем через лес? И мне еще придется тащить на себе этот проклятущий брезентовый мешок? Руками пианиста? Нет, мадемуазель! Доберемся до Межсаргов, а там уж Фицджеральд отвезет вас домой и сдаст старушке нянюшке.

Юлишка сидит, улыбается. Склонив голову, натянув на колени робу. Почти нагая. Маленькие упругие груди, округлые плечи, нежные гибкие руки. Простодушно, как малое дитя, выковыривает из песка и подбрасывает в воздух шишки.

— Знаете что, я вас нисколько не стыжусь, — заверяет она, поймав потаенный взгляд Мариса. — Вы не такой, как другие. Можете смотреть на меня смело. Может, я вам даже чуть-чуть нравлюсь?

— Где вы успели так загореть? — удивляется Марис. — Спина, грудь, ноги — все шоколадного цвета.

— Это у меня от рождения. Какие-нибудь предки, должно быть, жили в Гонолулу. И глаза раскосые. Ни у папа́, ни у мама́ глаза не раскосые. У меня одной. Жаль, я некрасивая, но мне наплевать на красоту — уж кто красивая, так это ваша Зинаида!

— Оставьте в покое мою Зинаиду!

— Ух, черт, какие сильные руки! Когда вы схватили меня в воде, я подумала: вот-вот он…

— Что — он?

— Но вы не такой, как другие… Знаете что, будем друзьями. Навечно, ладно? Зовите меня Юлишкой, а я вас буду звать Мори́сом.

— Никакой я не Морис, — говорит Марис. — Повторяйте за мной: Ма-рис!

— Мариус? Нет-нет! Тогда уж лучше Конни! — громко произносит Юлишка и целует Мариса в ухо. — Конни Сорвиголова, мы друзья, не так ли?

— А как же, ей-богу!

— Поклянитесь, Конни! Скажите: я навечно буду вашим другом!

— Я навечно буду вашим другом до тех пор, пока в Калнаверы не возвратятся мама́ и папа́ и не запретят нам встречаться.

— Когда мама́ вернется в Калнаверы, меня там уже не будет…

— А где вы будете?

— Я кое-что придумала, — говорит Юлишка, — есть у меня одна идея. Но пока я вам ничего не скажу.

— Ничего, приедет мама́, она из вас выбьет эту идею через мягкое место, — цинично замечает Марис.

— Когда она приедет, меня в Калнаверах уже не будет… И не ухмыляйтесь! Если я что-нибудь задумала, то довожу до конца. Важно лишь, чтобы вы, Конни, навечно оставались моим другом и защитником.

(«Это я почти что могу обещать…» — думает артист, но вслух не говорит.)

— В конце концов, там видно будет, кто вы такой: Сорвиголова или Нечестивец? Может быть…

— Милая Юлишка, нам пора двигаться. Время — деньги!

Девушка, спрятавшись за можжевеловым кустом, что-то долго возилась со своим купальником. Наконец появилась вся пунцово-коричневая, как клубничка. Поехали! Марис помог ей залезть в лодку. Спасательный круг, сказала Юлишка, она теперь для верности наденет на себя.

«Как же этой девчушке хочется жить», — подумал Марис.

До межсаргской мели доплыли без происшествий.

— Вон там наш дом, — показал он на серые строения за картофельным полем. — Сейчас вы увидите, что такое нищета… Можете глядеть во все глаза — вас я стыдиться не буду. Как только эти руины вам опротивеют, скажите. Я немедленно оседлаю коня и увезу вас оттуда.

— Куда?

— В богатство… Назад на остров счастья.

Поначалу Юлишка и впрямь была изумлена. Полупустые комнаты. Стол. Скамья. Два стула. Старый комод.

— А он античный?

— Да, из Византии…

— А это фортепьяно?

— Инвентарь Певческого общества.

Через полчаса она уже пообвыкла.

— Знаете что, Конни! Мне по душе бедность. Тут такой чистый воздух. И столько мух! А почему ваш отец так загадочно испарился?

— Ему не нравится, что мы разговариваем на чужом языке.

— Я могу и по-другому, — говорит Юлиана. — Пускай он приходиль!

— Не обращайте на него внимания, Юлишка. У него свои заботы.

Внезапно Юлишке захотелось пить.

— Марис, принесите сельтерскую.

Марис отвел ее к колодцу, раскрутил большую рукоять, вытащил ведро, зачерпнул полную кружку и сказал:

— Прошу! Натуральная минеральная вода. Ну как?

— Отлично! — похвалила Юлиана. — Значит, таким вот образом получают сельтерскую? — удивилась она. — Потому папа всегда говорит: сельтерская — дешево и сердито!

Потом они прошли в комнатушку, где стоит фортепьяно, и Марис заиграл «Испанский танец» де Фальи, так как Юлишка, восседавшая на подоконнике, завернувшись в блеклые вязаные занавески, была похожа на андалуску. До конца он все же не доиграл — андалуске захотелось есть.

(«Черт возьми! — думает Марис. — Дома ничего нет, кроме черствых сухарей, масла да шпика».)

— Сейчас сварим кофе, — говорит он. — Кофеин придает силы. — Но для этого надо наколоть дров, пару полешек.

Юлишка смотрит, как Марис машет топором… Нет, бедность определенно нравится ей все больше и больше. Боже мой, какое это было бы счастье — вместе с Конни в бедности… Продолжить свою мысль она не решается.

— Если моя идея осуществится, тогда…

Они сидели на кухне за голым выскобленным добела столом. На плите зашумел жестяной чайник. Этот звук, видимо, так подействовал на Юлишкины пищеварительные рефлексы, что она завопила во весь голос — не могу, мол, больше выдержать. Дайте же поесть. Хотя бы того же овса, на худой конец овсянки с черносливом. После холодной ванны у нее проснулся зверский аппетит.

К счастью, кофе уже вскипел. Марис выложил на стол черствые крендели, лежалое масло и шматок сала в глиняной мисочке. Милости просим откушать!

Об этот крендель можно зубы сломать… Макните в кофе, посоветовал Марис, но она заметила на подоконнике туесок с яблоками. Схватила два яблока — белый налив, разрезала на кусочки и стала есть, намазывая дольки маслом.