Михаил Новорусский - Записки Шлиссельбуржца

Никакого порядка в закупке нужных материалов сначала у нас не было. Просто каждый, нуждающийся в чем-нибудь, заявлял об этом смотрителю. Понятно, какой кавардак получался при этом, когда приходилось заказывать неведомо на какие деньги и в каких пределах и, может быть, в ущерб другим товарищам. Сама собой являлась необходимость составлять один общий список заказов с подведением общих итогов, в размере точно определенной суммы, отвечающей нашим потребностям и, конечно, после взаимного соглашения. Словом, являлась необходимость не только в самоуправлении, но и в формальном признании у нас общинной жизни, что так радикально противоречило принципу одиночной тюрьмы.

Не знаю, кто первый стал составлять списки заказов. Помню только, что их составляли то Оржих, то Похитонов и, вероятно, только в пределах "своей досягаемости", т. е. для тех товарищей, кого они могли опросить при тогдашних первобытных средствах сношения. Помнится, что иногда приходил Федоров к тому или другому составителю и просил внести в список какой-нибудь новый предмет, который нужен номеру такому-то, очевидно, жившему за пределами досягаемости.

Появились, таким образом, сами собой первые зародыши нашего старостатства, которое, как и в истории первобытных обществ, сначала было самозванным. Брались за это люди, которые хоть что-нибудь смекали в материалах и в приблизительной оценке их.

Немало неурядиц пришлось пережить при урегулировании наших хозяйственных отношений,-- неурядиц, без которых в наших исключительных условиях и невозможно было обойтись, тем более, что все мы были с закваской народников 70-х годов. А они, как известно, выше всего ставили отвлеченные принципы и, устраивая совместную хозяйственную жизнь, способны были постоянно создавать какого-нибудь "принципиального теленка", как это было, по словам Каронина (Петропавловского), в Борской колонии.

Больше всего смущал нас вопрос не о том, сколько денег я могу иметь в своем распоряжении и как располагать ими согласно своим пробуждающимся нуждам, а какое я имею право на выдел себе той или другой доли из общей ассигновки, т. е., выражаясь громкими словами, смущала не экономическая, а юридическая сторона дела.

И сколько же копий было переломано во имя этой юстиции!

Помню на этот счет одну презабавную стычку, которая произошла у меня тогда с И. Л. Манучаровым.

Я был в это время ярым коммунистом и думал, что все, что поступает в нашу общину, принадлежит одинаково всем безраздельно. Манучаров же был не менее ярым индивидуалистом и отстаивал свою долю из общего котла. При архаическом способе выписки, о котором я только что сказал, он купил себе маленькую бутылочку лаку (в 12 коп.), так как делал в то время изящные ажурные вещицы и лакировал их. Для какого-то пустяка понадобилось и мне немного лаку. Мы еще были разъединены друг от друга, и я гулял только с ним. Вместо того, чтобы взять лаку, сколько было нужно, как это делают серьезные люди, как это делали и мы сами впоследствии,-- тем более, что мы с Манучаровым были дружны, а он всегда услужлив,-- мы устроили с ним жестокую баталию по вопросу о том, имею ли я право на лак, который он выписал себе. Поломавши достаточно копий, может быть, в течение не одного дня, мы, как водится, остались каждый при своем. А так как спорный лак присутствовал здесь налицо, то Манучаров, подавая наконец его мне, сказал:

-- Даю вам свой лак в виде дружеской услуги.

Я же, принимая его, отвечал:

-- Беру его, как лак, принадлежащий мне столько же, сколько и вам.

К этой именно эпохе относится одна из эпиграмм Г. А. Лопатина, хотя и выпущенная по другому поводу, но вполне приложимая и к нашему инциденту:

В клубе страшный кавардак:

Всюду слышишь: лак да лак!

И сам черт едва ли скажет,

Кто кого тем лаком мажет.

XV.

Как бы то ни было, постепенно урегулировалось и наше общественное хозяйство. Способность к самоуправлению никому и нигде не дается от рождения. Она точно так же, как и все навыки общественной жизни, приобретается только путем опыта и после предварительных ошибок и конфликтов.

Уже в 1891 году я получил формальное избрание на царство и 9 месяцев вел наши хозяйственные дела. Как раз в это время, независимо от ремесленных нужд, расширялись в огородах наши средства сношения друг с другом, сначала посредством щелей, а затем окошек, о чем я уже говорил ранее. И необходимость во взаимных сношениях и переговорах по делам ремесленным, в частности, по выписке материалов,-- необходимость, которую наша администрация сама видела и понимала,-- сыграла большую роль в деле разрушения начальственных преград к этим сношениям.

Даже ранее, чем окна были устроены, мы могли уже менять товарища по прогулке так часто, как это было нужно. И я отлично помню то впечатление, которое я пережил впервые, когда, по делам своей службы, встретился в один день ровно с 6 лицами,-- с кем непосредственно, а с кем только в окна. Это было тоже "событием" в своем роде, настолько редким и внушительным, что оно ярко представляется и до сих пор.

Приступивши к самоуправлению робкими шагами, мы скоро вошли во вкус этого дела и расплодили у себя разных "мейстеров" в таком же количестве, как и в древней германской Gemeinde, где бывал иногда даже танцмейстер, заведовавший народными игрищами.

У нас одно время их было целых четверо, т. е. пятая часть нации состояла из властей . Один заведовал ремеслами, другой библиотекой, третий кухонным делом, четвертый прогулками.

Меню мы начали составлять сами гораздо раньше, чем появились окошки для взаимосношений. А так как сношения междуугольные были столь же затруднительны, как и международные, то долгое время меню составлялось по очереди: на неделю в одном углу, на другую в другом и т. д. Потом, когда наши связи установились на дворе, появилось "особо на сей счет уполномоченное лицо", которое, составивши огромный список блюд с вопросами: "кто чего любит и чего не любит", произвело всенародную желудочную анкету.

Запасшись достаточным материалом, конечно, с весьма патетическими дифирамбами в пользу или против того либо другого блюда, это должностное лицо приступило к осуществлению своих функций. Задача эта была не только не легкая, но прямо-таки неразрешимая. Против какого-нибудь картофельного киселя на молоке стояла, напр., надпись: "хочу, чтоб назначали его хоть каждый день", и рядом другая: "требую, чтоб это омерзительное тесто ни разу не появлялось на столе, а употреблялось исключительно для переплетных работ".

Таких, уничтожающих друг друга, надписей можно было насчитать немало под многими блюдами.

Затем менюмейстер, решивши так или иначе свою задачу и совершивши истинно гражданский подвиг при осуществлении своего глубоко продуманного пищевого расписания, получал со всех сторон должное мздовоздаяние: один упрекал его за то, что он не внял его голосу и назначил-таки неугодную ему колбасу, другой вопиял, почему его любимое блюдо (вареники) снято с очереди и ни разу не записано на целых 2 недели!