Патриция Гёрг - Шпагат счастья [сборник]

— Добро пожаловать в рай выигрышей! — каждый вечер кричит ведущий, отдаленный от Маата на семьдесят две тысячи километров.

Он был отправлен в немую, покрытую звездами черноту, пока не достиг спутника, находящегося над землей на расстоянии тридцати шести тысяч километров, и был сброшен с него через немую, покрытую звездами черноту прямо в тарелки, плотно расположенные у земли и ждущие, как раскрытые рты. Когда он снова появился на экране, никто не заметил его долгого путешествия, но Маат иногда видел, что ведущий украдкой бросает взгляд на свои наручные часы, как бы теряя терпение и спрашивая себя, когда же он вернется. Вместе с ним отправились в путешествие, охлаждаясь при этом, вещи, вопросы и претенденты. Они стояли на экране телевизора Маата, прижавшись друг к другу, в обрамлении сверкающих цепочек огней. Они спешили. Пролетев семьдесят две тысячи километров, они хотели попасть в цель. Вещи хотели быть выигранными, вопросы — получить ответы, а претенденты — стать счастливыми, оттого они и разрезали воздух на части взволнованными жестами. Маат видел людей, способных сделать сорок кувырков перед камерой. Он видел людей, получивших десять тысяч марок за то, что они угадали цену одной банки сгущенного молока.

— Добро пожаловать в рай выигрышей! Да вы же сами знаете, что чертовски быстро станете чертовски богаты.

Маат лежал на софе и слушал, как поет в телестудии публика. «Возьми себя в руки, найди верный ответ, вот мой совет, будь хитрым, как лис, и быстрым притом, приходи же, сыграй со мной!» — распевала публика, сидя на скамейках без спинок. Публика тоже прибыла издалека. Она оставила сохнущее белье, наполовину заполненные билеты лотереи, заботы и телевизоры, с вечно горящим красным огоньком, во время поездки этим людям давали по чашечке кофе и кусочку торта. Они тихо разучивали свою песню. Мимо окон автобуса проплывали местности, совершенно пустынные, если не считать дорожных знаков.

Маат скользит по темнеющему музею. Он пытается держаться своего привычного курса. Иногда он наталкивается на стены. Если на улице дождь, то их матово-зеленая обивка полностью теряет окраску. Она становится похожа на все поглощающую поверхность, на поверхность, в которой все картины исчезают, как в чреве кита, оставляя после себя лишь свой смутный образ, слегка поблескивающее золото, очертания потемневших от времени чудес. Маат знает картины так хорошо, что видит их и тогда, когда они становятся невидимыми, но если в темноте наталкивается на посетителя, то понимает, что пора включать освещение. Вспыхивает сильный рассеянный неоновый свет. Картины опять висят на стенах. Перед ними, скорчившись, стоят посетители и читают надписи. Они всегда сперва делают шаг вперед, затем шаг назад. Маат, не отрываясь, наблюдает за ними. Иногда они становятся около картины в полукруг, указывают пальцем на какую-нибудь деталь и шепчутся. В большинстве же случаев они стоят тихо, перелистывают проспекты, чтобы сориентироваться, как им найти выход из музея. С определенной долей робости взирают они на музейного смотрителя Маата, внезапно выныривающего во всех залах, Маата, который, по-видимому, умеет проходить сквозь стены, на Маата, который останется на своем посту, даже если вода ему будет по горло.

Лодка отплыла в черное, сверкающее рыбами море. На черном небе сияют маргаритки. Ученики стоят, прижавшись друг к другу. Их головы склонились от страха, потому что ветер дует им прямо в лицо и лодка терпит бедствие в волнах. У учеников огромные глаза. В этих глазах отражается черное, сверкающее рыбами море. Они зовут Сына Божьего, который сидит на горе пастельного цвета и молится. Они громко зовут Его. Их крики затихают вдали. Но в четвертую стражу ночи, когда они уже потеряли на этом ветру всякую надежду, к ним приходит, идя по морю, Сын Божий. Его ноги слегка касаются бушующей воды. Его улыбка освещает ночь. Ученики пугаются и говорят: «Это призрак!» — и кричат от страха.

— Не бойтесь, — говорит Сын Божий.

Ученики цепенеют.

— Повели мне прийти к Тебе по воде, — говорит Петр, ловец человеков.

— Иди! — говорит Сын Божий.

И Петр выходит из лодки и идет по воде с широко открытыми глазами, в которых отражается Сын Божий. Мерцают звезды. Но Петр, почувствовав ветер, пугается. Внезапно он начинает тонуть. Он кричит. Сын Божий тотчас простирает руку. Он вытаскивает Петра.

— Кто опустошен и сомневается, — говорит Он, — тот утонет в своих сомнениях.

Маат проверяет приборы, как будто делает это не в последний раз, а как делал это всегда, в каждый из десяти тысяч вечеров. Обходчик Маат идет по своему участку. Сначала он стучит по стеклам гигрометров. Потом склоняется над грохочущим вентилятором Defensor 4000. Прохладный ветер бьет ему в лицо. Это ветер, пришедший снаружи, из дождя, борясь с которым люди на улице растягиваются в караван. Под конец он проверяет, работает ли автоматический увлажнитель воздуха. Он называется «Оазис». Его эмблема — пальма. Он защищает картины от запотевания и испарений, исходящих от посетителей. Он обеспечивает необходимые климатические условия. Он беспокоится о том, чтобы у картин не расплылись краски. «Оазис» создает для них имитацию местности, где нет людей и нет ветра. Он создает для них атмосферу, пригодную для существования. Маат регулирует приборы. Он не дает картинам погибнуть.

Хоп-ля! Всегда, когда Маат слышал, что ведущий спотыкается, он приоткрывал один глаз. Он любил эти маленькие проколы. Ведущий проделывал их, однако, так ловко, что они производили впечатление естественных. Иногда он нарочно запутывался в обрывках фраз — затем только, чтобы ассистентки его спасли и вернули в игру. Или же он шел по краю сцены и в какой-то момент исчезал из поля зрения, переворачивая при этом ящики, из которых выкатывались и падали на колени игрокам апельсины.

Или же он мог перепутать игроков и рассказывал именно теще анекдот про кактус, который называется «тещин стул». Публика любила, когда большая шутка оборачивалась маленькими шуточками. Такие ошибки ведущего вдыхали в передачу жизнь: она становилась живым организмом, существом, неуверенно ступающим через преграды и улыбающимся. Передача становилась правдой. В ней появлялась подлинность. Публика вздыхала от удовольствия, потому что знала, что после проколов все будет хорошо. Ведущий дозировал проколы, поглядывая на режиссера, который ему показывал, когда нужно остановиться. Потом ведущий раздавал утешительные призы. Ничего не выигравшие претенденты могли взять с собой макеты телестудии с ее магическим занавесом, колесом счастья, размером с большой палец, бытовыми приборами, величиной с булавку, улыбающимся ведущим и с ними самими, когда, уменьшившись до предела, они идут за утешительными призами.