Патриция Гёрг - Шпагат счастья [сборник]

Речь утомила Геккеля. Он рассматривает свои ногти, чистые от многочисленных ныряний. Я же размышляю о подоплеке его успеха: трансатлантическом телефонном кабеле. Когда его подняли со дна моря для исследования, он был весь облеплен существами из той зоны, которую считали непригодной для жизни. Считалось, что гигантская толща воды, давящая всем своим весом на дно, все там внизу сокрушила. Немедленно был снаряжен корабль, из пропастей зачерпнуты пробы и доставлены на лабораторные столы знаменитейших исследователей. Геккель был одним из них. Побледнев от усердия, сутками напролет он давал имена неизвестным существам. С тех пор каждое путешествие, совместно предпринимаемое нами, он называет вызовом.

Геккель начинает петь. Ветер вторит ему пронзительным свистом в банках из-под сардин. На горизонте исчезает последняя полоска берега. Мы в открытом море.

Вокруг нашей лодки танцуют белые барашки, как будто ждут, что мы их начнем кормить.

«Вкруг мыса Горн, рискуя головой…» — поет Геккель. Из всех морских песен он знает только эту. Я хватаюсь за руль, хочу попытаться по возможности повернуть в ту сторону, откуда мы отправились в путь. Некоторые качурки, разочарованно сменившие курс, вернулись обратно, увидев, что в нашей лодке что-то шевелится. «Hidrobates pelagicus!» — угрожающе кричит Геккель и старается схватить их, несчастных. Беззащитных и настолько наполненных рыбьим жиром, что протяни через них фитиль — тут же загорятся. Я выхожу в седое море. Оно ворочается, тяжело дыша, с боку на бок и, как бы задумавшись на короткое время, приклеивается к веслам, потом освобождается и стекает каплями вниз. Атом за атомом, маленькие сжатые кулачки, как прообраз большого железного кулака. На пластроне рубашки Геккеля вздымается и опускается его борода. Он лежит среди опрокинутых пробирок, в которых были законсервированы наши препараты, и храпит. Вокруг него разлилась лужа формалина. Осколки стекла и бледные руки прижимаются к его штанинам. Сифонофора тихонечко помахивает своим подолом, две компас-медузы задумчиво разваливаются на части у рифов его начищенных ботинок. Белесые медузы Aurelia aurita тают рядом с его головой. Хоботковые медузы исчезают в рукавах его костюма. Улыбка Геккеля, которую он забрал с собой в свой сон, добрая, одновременно далекая и близкая, беловато-прозрачная, застывшая в момент полного удовлетворения.

Должно быть, он сейчас находится рядом со своей умершей женой, которая, как цветок, раскачивается в его памяти и вышивает ему медуз на носовых платках. Должно быть, он гладит ее волосы и пытается удержать ее красоту. Но прежде чем посвататься к ней, он должен найти крошечные скелеты ста двадцати неизвестных радиолярий. Геккель того и гляди утонет в своих воспоминаниях. Я колеблюсь, стоит ли его спасать. Здесь, снаружи, даже море одиноко. Оно захлебывается самим собой и ощущает удары моих весел в лучшем случае как легкую щекотку. Я тружусь изо всех сил, но берега пока не видно. Все выше становятся волны, преграждающие мне путь. Я вспоминаю об очаровательной речке Заале, прорывающей ходы в известняковых плоскогорьях вокруг Иены. Я тоскую по иенскому ветру и по большому закрытому порталу университета, в который он с разбега ударяется и пытается проникнуть внутрь. Город раскачивается над морем, как мирно дрожащая фата-моргана, а мои руки покрываются волдырями.

Геккель хрипит. О лодку ударил шквал, разбил лежащий на ее носу водолазный колокол Геккеля и разбудил его. Он рассеянно лезет в карман костюма, вытаскивает оттуда альбом для эскизов и, все еще лежа, перелистывает его страницы, на которых акварелью запечатлены его прошлые путешествия. Моря и горы, гроты и скалы, кораллы, вулканы, облака. Ландшафты, в которых не живут люди. Геккель прислоняется к стенке лодки, вытаскивает рисовальные принадлежности и набрасывает эскиз своей следующей картины странствий. Он начинает рисовать блеклой серо-голубой краской, которой закрашивает весь лист. Ожидая, когда высохнет фон, он смотрит вверх. Вокруг нас громоздится море. Геккель смешивает грязную белизну для полосок пены и осторожно наносит их крапинками на волны по ветру, как он это видит перед собой. Потом исследует коробку с красками, прикасается кисточкой к красному цвету — гор, желтому — пустынь, зеленому — джунглей и смешивает их на своей ладони в пятно цвета глины.

Много раз окунает он кисточку в эту маленькую лужицу, пока в середине листа не всплывает земля. Я нагибаюсь вперед: Геккель рисует остров. Это возвышение, на котором прорастают травы и стоит пальма. В это намеченное общими чертами убежище он помещает фигуры, которые движутся по кругу с раскинутыми руками.

На лодку брызжет пена. Геккель низко склонился над картиной, защищая ее. Ветер фыркает. Он вламывается в лодку, как рассерженный дворник, выметает осколки и мертвых животных за борт, принимается на пробу и за нас, чтобы выяснить, насколько мы тяжелы. Он развеивает верхушки водяных валов. Качурки, которые носятся вокруг нас со свистом, как нервное облако, крутят в воздухе сальто.

Ветер начинает возбуждаться всерьез. Он задирает Геккеля, заставляет его подняться из изогнутого положения и дает ему в ухо, справа и слева. У меня он выхватывает из рук уключины и разбивает ненужный руль. Море грохочет, белое от гнева.

Геккель пытается что-то крикнуть мне, но сквозь стену брызг и пены я с трудом различаю очертания нашей лодки. Я цепляюсь за скамью, и мое колено наталкивается на оставшуюся часть нашего снаряжения — раздавленный Геккелем микроскоп, и тут я чувствую, что меня кто-то трогает за плечо. Лицо Геккеля приближается к моему. На нем шляпа. Он сохраняет самообладание. Ныряем, говорит он и, схватив меня за ворот, прыгает за борт.

В одно мгновение мир успокаивается. Он — это нежная воронка, куда тянет меня Геккель всей тяжестью своей научной репутации. Корпус лодки, беззвучно подпрыгивая, удаляется от нас к небу. Нас обволакивают плотные сумерки. И хотя мы их не видим, мы знаем, что, пока мы падаем сквозь океан, вокруг нас кружатся бесчисленные инфузории. Косяк серебристых сардин уносится прочь и неподвижными глазами смотрит, как мы скользим во мрак. Геккель, первый рухнувший в воду, все время чуть ниже меня.

Время идет.

Чем глубже мы опускаемся, тем настойчивее протягивает к нам вода из темноты свои руки и со всех сторон сдавливает легкие. Если бы это было возможно, мы бы, вероятно, повернули обратно, но из объятий моря уже не вырваться. Потом мы оказываемся на дне.

Геккель, упавший на ноги, держит в руках качурку, через которую протянул фитиль и поджег его. В его свете мы видим: прямо перед нами лежит трансатлантический телефонный кабель. Он заскорузл от налипшей жизни. Мы медленно поднимаемся по нему вверх. Геккель гасит птичью лампу, чтобы лучше сориентироваться. В неопределенной близости от нас теперь мерцает свет, напоминающий окно, за закрытыми шторами которого кто-то ждет и вышивает. Туда-то и держит путь Геккель, решив основательно исследовать малюток, которые с парусом из студня пересекают весь океан, но погибают на земле.