Патриция Гёрг - Шпагат счастья [сборник]

В следующей витрине за стеклом расположились скобяные изделия. Ножницы, вертела, мышеловки, совки для мусора, лейки, дверные молотки, ножи, магниты, улавливающие пыль, формы для кексов, солнечные часы, вешалки, воронки, подставки для бутылок и флюгеры в виде петухов заполняют все пространство вплоть до последнего уголка, вздымаются тяжелой волной и наталкиваются, крепко сцепившись друг с другом, на дамбу из стекла, где застывают в причудливых позах — арестанты выгоды, которые в своей тюрьме вынуждены разыгрывать комедию. Между товарами разбросаны ценники. Это слегка портит удовольствие от спектакля, но вещи проявляют железную выдержку.

Третья витрина заполнена покрытыми пылью старинными вещами. Календарь с окошечками для чисел показывает прошедший день. Ветхие ширмы коротают время в сложенном состоянии. Кораллы растут вокруг пепельницы, сделанной в виде перевернувшейся на спину медузы. Белая голова из стиропора упала с цоколя и вместе с надетым на нее водолазным шлемом присоединилась ко всему этому домашнему барахлу, попавшему сюда после распродажи имущества. Вышитая подушка желает «Доброго утра». Зеркала стоят друг против друга и, испытывая от этого головокружение, отражаются друг в друге. На рельефе лежащей между ними банки для печенья из позолоченной жести изображена, судя по всему, счастливая семья: люди стоят в центре своей комнаты. Там, где они находятся, пол провалился от тяжести, они сгрудились на его самой нижней точке и склонились над грубо вытесанным столом. Возможно, это мать со своими детьми, которая только что вытерла руки о фартук и сложила их перед грудью. На заднем плане соленья. Дрова, тлеющие в камине. На переднем плане на полу кувшин. В центре сконцентрировалась тайна близости, теплой и безликой. На рельефе штампованной жести проступают потаенные желания. Банка для печенья демонстрирует фантастические усилия матери, которая охраняет своих детей, скрывая от них, что человек одинок, как голая мачта в океане, которая слушает волны и видит звезды. Фигурки столпились вокруг стола. В глубочайшей тишине под ними проваливается пол. Но его поверхность еще хранит обещания: фартук матери, кувшин, камин. Дети берутся за руки. За их спинами открытая дверь в сад: цветущие кусты гортензий пристально смотрят в комнату.

Пришедшая ночь постепенно охватывает весь Вессовилль. Она обрамляет чернотой выложенные в витринах товары и неоновый свет, горящий в пустой телефонной будке.

Все улицы — и неосвещенные, и с шаровидными лампами, и та, где памятник павшим воинам, и та, на которой церковь, и та, что соприкасается с детской площадкой, — все встречаются на набережной.

Там дома отступают назад, и ветер овевает освободившееся пространство. Море бьется о поросшие водорослями камни. Оно убаюкивает ламинарию, чьи длинные размахивающие руки сонно приветствуют вас. Полукругом стоят садки, в которых выловленная и брошенная добыча сверкает брюшками, вздрагивает и ловит ртом воздух. Корабли, покрытые раковистым известняком, легли набок. Разорванные сети образуют огромную кучу. На одном из парапетов висит в ставшей никому не нужной готовности спасательный круг, и сквозь его силуэт в форме буквы «О» уже смотрит луна. Желтая и старая, она движется вверх. Она слегка приподнимает море и переносит его на сушу, где оно начинает размывать ее. Оно поднимается к парапету набережной. Оно перекатывает гальку, отшлифованные куски которой лежат здесь, будто выплюнутые изо рта, не желающего учиться говорить. Оно поднимает ламинарию из ее постели. Оно заполняет стоящие полукругом забытые садки. Детская площадка заполняется водой. Памятник павшим воинам начинает ржаветь под натиском неминуемого забвения. Михаил, победитель дракона, сражается на шпиле церковной башни с ожившим врагом.

Картонные фигуры — в поварском колпаке и с завязанным фартуком — и прыгающие селедки улыбаются совершенно напрасно. В витражах плавно движутся освобожденные этикетки, на которых отдельные слова истекают кровью; ценники без товаров; голова из стиропора; отбракованный календарь с окошками для чисел. В телефонной будке мигает и гаснет неоновый свет.

На кладбище, рядом с церковью лежат, покрытые илистой землей, белые кости композитора. Его надгробный памятник — окаменевший корабль. Сам он стоит на коленях внутри церкви, человек из мрамора на саркофаге. Его окутывает плотная достоверность хода времени, которая распространяется повсюду, в том числе и среди домов, каждый из которых носит свое имя. Далеко отсюда, уже за пределами видимости, безмолвно опускаются на воду чайки. Иногда одна из них вдруг взлетает вверх, а гортензии в это время пускают корни и тонут в Вессовилле-су-мер, городе под водой.

На пути к Луне внезапно возникла невесомость. Чтобы передвигаться, мы засовываем ноги под кожаные ремни, пришитые на расстоянии шага друг от друга, а руки — в висящие над нашими головами петли, как будто едем на трамвае. Мышь, которую мы взяли с собой, бегала по периметру своей клетки. Наш космический корабль совершал свой полет. Снаружи все было черным. Это был момент осмысления нашего положения: если бы мы теперь смогли увидеть себя со стороны, нас напугала бы эта маленькая запаянная капсула, которая со свистом стремительно двигалась через пустоту, но в то же время казалось, что она стоит на месте.

— Молчание — это не золото, — сказал Профессор. Он первый из нас привык к невесомости и передвигался, засовывая ноги под кожаные ремни, снедаемый любопытством и желанием не упустить ни секунды из этого полета. Он пытался раззадорить и нас, но мы, безмолвные и невесомые, лежали, пристегнувшись к своим ложементам, и уже мечтали о возвращении назад. Только Профессор, наконец сбежавший из своего пропитанного нуждой жилища, был в восторге, что его мечта сбылась. Слишком долго он заполнял свой открытый всем ветрам дом пожелтевшими газетными вырезками, где он фигурировал с пророчески указывающим на космос пальцем; слишком долго он ночами, вместо того чтобы спать, крутил стоящий рядом с его кроватью лунный глобус. При обследовании небесного тела с помощью телескопа ему открылось: на Луне есть следы внеземной цивилизации! Да ведь это золотое дно! Золотые жилы!

Когда Инженер, который иногда навещал Профессора, чтобы подсунуть ему куриную ножку и бутылку «Шпетлезе» урожая 27-го года, а потом с трудом выдерживал, пока Профессор благоговейно пил вино из треснувшего бокала, услышал об этом, он понял, что наконец нашел обоснованный довод, которого ему не хватало для постройки давно запланированного космического корабля. Над его проектами и расчетами много раз курился дым дорогих сигар, но за неимением на Луне устойчивой экономической конъюнктуры средства до сих пор отсутствовали. А отныне они потекут рекой. Теперь Инженер сможет отправить в будущее крошечные ремни для ног и петли для рук своих самодельных моделей. Убегая, он твердо заверил Профессора, что его ни в коем случае не забудут взять с собой, если только все удастся и ракета полетит.