Александр Кабаков - Группа крови [повесть, рассказы и заметки]

Едва я это понял – а дело было поздно вечером, я ужинал обыкновенным образом, – как за стеною раздался не то чтобы стук, но и не шорох, а так, вроде бы шаги человека в домашних тапочках, шарканье.

Дверь была распахнута, и он стоял на пороге, точно вписываясь в дверной проем.

Не знаю, как я догадался поздравить.

– С сорокадневием тебя, сосед, – как букет, я поднес ему непочатую бутылку, к случаю нашедшуюся в запасах. Это позволило мне избежать объятий или рукопожатия. И он ответил соответствующе – молча поклонился и, словно помогая загнать машину в ворота, двумя руками поманил меня, пригласил войти.

В квартире повсюду были включены все светильники. В большой комнате был наведен порядок – подрамники с холстами и без стояли на полу вдоль стен. А посреди, не совсем к месту, стояли принесенный из кухни стол и две кухонные же табуретки. Стол был накрыт для обычного нашего ужина: колбаса-сыр-хлеб, точно такая бутылка водки, как принесенная мною, две разные вилки – одна серебряная с полустертой монограммой, другая из нержавейки, явно общепитовская, – и две стопки, одна граненая, старая, если не старинная, другая тонкая, с золоченым ободком, советских времен.

Мы сели, он молча налил себе из своей бутылки, я себе – из своей.

– Не чокаясь, – напомнил он, я кивнул, выпили.

Он закурил, как и прежде, дешевую и крепкую сигарету, запылавшую, правда, сильнее обычного – словно пустая бумажная трубочка, хотя табак из нее не высыпался. Я тоже не стал закусывать.

– Ну что, старик, – он любил это архаическое обращение, – освоился здесь? Молодец, что не стал по врачам бегать и спрашивать, как очнуться от бреда…

– Чего ж по ним бегать, – я пожал плечами, – если они с твоим портретом не говорили, а я говорил. И слова твои помню…

– Позорная халтура, – перебил он, – но что ж делать, если эта мазня разговаривает, а другие, приличные работы молчат, будто немые… Картине не прикажешь.

Выпили по второй, он прикусил ломоть поддельной любительской, потащил из зубов ленточку синтетической оболочки… Мне, пожалуй, тоже не помешало бы что-нибудь съесть, но я снова воздержался и поймал его взгляд – он смотрел на мою руку, потянувшуюся было к пластиковому лотку с нарезкой и отдернувшуюся.

– Освоился, – повторил он уже с утвердительной интонацией. – Вот и давай практические вопросы решим… Смотри, как кидаем карты: ты переезжаешь сюда, – я было перебил его, но мертвец поднял предостерегающе руку и продолжал, – а твою квартиру мы продаем, и нам до второго пришествия, – тут он зачем-то посмотрел на часы, – хватит. Уйдешь из своей охраны, днем свои книжки дурацкие перечитывать будешь, я малевать понемногу снова стану… А ночью выпьем, посидим вот так, поговорим… Времени-то много освободится…

Я снова собрался ему возразить, но он опять не дал мне этого сделать.

– А дурак этот из домоуправления свои мешки скоро отсюда уберет, ты не волнуйся, – он снова налил себе, подержал свою бутылку над моей стопкой, но сдержался. – Я еще за год до того, как меня кондратий хватил, на тебя завещание написал, квартиру и все имущество. Так что нотариус со дня на день порадует этих ворюг…

То ли потому, что я не закусывал, то ли от нервного напряжения – вы хоть представляете, что такое выпивать с покойником?! – я уже сильно поплыл. Настолько сильно, что едва не согласился с адским планом. «Можно и наоборот, – подумал я, и уже то, что подумал об этом всерьез, доказывает, что я был не в своем уме. – Он ко мне переедет, а его квартиру чертову продадим… Нет, нельзя – жена будет против…»

– И картины все перетаскивать, – отверг и он мое невысказанное предложение. – Нет, давай уж ты ко мне. Все равно – не сейчас, так через месяц, а не через месяц, так через пару лет… Все равно ведь догонишь, а так хоть квартиру сохраним…

Его аргумент насчет квартиры доконал меня. Как-то я оказался не готов к такой практичности мертвецов по части недвижимости.

Одним движением смахнул я дьявольский банкет на пол, вскочил, опрокинув табуретку, и бросился в переднюю.

Дверь была по-прежнему открыта настежь.

Каким-то образом он оказался впереди меня, он уже стоял на лестничной площадке – все тот же, с растрепанными кудрями и высокомерно задранной большой бородой, в своей вечной, заляпанной красками джинсовой куртке на пару размеров больше нужного…

– Я остаюсь, сосед, – сказал я, – я остаюсь.

Теперь он уже был позади меня, в своей прихожей. Там было сверхъестественно светло, свет клубился и кипел.

– Смотри, – сказал он, – передумаешь, а поздно будет. Трехкомнатные в центре на дороге не валяются.

– Иди, сосед, – сказал я, – иди, а я пока остаюсь.

Свет в адской прихожей вскипел нестерпимо, сосед сделался невидим, дверь захлопнулась, и бумажка с печатью легла на свое место.

Завязать хотя бы на месяц, что ли, думал я по дороге на работу.

Проживание оплачивала принимающая сторона, поскольку конференция происходила в то недолгое время, когда страна наша была симпатична всему цивилизованному миру и даже этим миром любима. Как обычно в этих чувствах, тут соединялись любопытство, удивление, тщеславие и корысть. Потом, как обычно же, любопытство удовлетворилось, удивление рассеялось в привычку, тщеславие померкло, а корысть достигла желаемых целей. И оказалось, что никто никого не любит за пределами вышеназванных составляющих, которые сделались очевидны… Впрочем, одним они были очевидны всегда, другим стали внятны по мере их проявления, а третьи продолжали упорствовать в идеалистических обольщениях – правда, идеализм этот оказался, как часто бывает с идеализмом, в хорошей цене.

Однако до всего этого было еще далеко, а пока активные творцы новой реальности танцевали карибские танцы в кооперативных ресторанах и ездили по международным конференциям «Карибские танцы как лицо нового русского идеализма» и «Международные конференции как лицо новых русских карибских танцев». И в тех и в других событиях наиболее важное участие принимали специалисты по восстановлению человеческого лица с еще оттепельным стажем, отставные физические академики, поэты, энергичные филологи, журналисты-международники в больших званиях и вообще партработники среднего и высшего звена, а также кандидаты экономических наук и другие дети избранной творческой интеллигенции, которые за отцов отвечали только в дачных ведомственных поселках, занимая там лучшие участки – ну не экспроприацию же было снова устраивать…

Затесался в эту компанию и Шорников Юрий Ильич, от рождения беспартийный, да и по пятому пункту того… вроде бы отчасти…

И этого оказалось достаточно, чтобы приехать в небольшую северную страну в составе русской группы участников конференции «Человеческое лицо как лицо нового русского человеческого лица» и поселиться в трехзвездной, как герой-летчик, гостинице мировой сети, проживание в которой и оплачивала принимающая сторона.