Александр Кабаков - Группа крови [повесть, рассказы и заметки]

Отдадим себе отчет: хотят ли с нами заключить мир те, к миру с которыми нас призывают пацифисты, ищущие оправданий нынешней форме фашизма – терроризму? Может, убийцы готовы сложить оружие и искать компромисс? Что-то не похоже… Может, их действительно заботит нищета собственных народов? Как-то не получается – все немаленькие нефтяные и наркотические деньги, которыми они располагают, идут на оружие и взрывчатку, а тем, кто везет их женщинам и детям лекарства и еду, они имеют обыкновение отрезать головы специальными ножами или стрелять в лицо перед телекамерами. Они ведут войну, это война до последней капли нашей крови, война на стирание с лица земли всех, кто не готов признать себя побежденными. Неужели можно поверить в то, что они хотят справедливости в нормальном человеческом понимании – то есть некоего равновесия, терпимости и сосуществования? С такими же основаниями можно было верить в благодетельность «нового порядка», который собирался установить Гитлер на завоеванных территориях. К пониманию по отношению к террористам можно призывать точно так же, как к пониманию разбойника, с ножом отнимающего у вас кошелек – ведь у него, бедняги, совсем нет денег, или как к сочувствию бешеной собаке, которая ведь тоже живое существо и просто больна водобоязнью.

Нам и им нет места на одной планете, или они истребят нас, или мы – их. Они так решили и уже действуют соответствующим образом. Нам надо это хотя бы понять – тогда появятся и силы для противостояния.

Извиняться нелегко. Дело не в форме, слова-то любые произнести или написать можно, мы люди опытные, словам большого значения не придаем – дело в сущности: очень трудно менять свои мнения, представления о жизни, принимать иную точку зрения, до этого совершенно чуждую. Трудно тем более, что в обществе, особенно в нашем, способность к переосмыслению своей позиции уважением не пользуется. С давних революционных времен у нас одобряются и даже почитаются твердокаменные убеждения, узость и ограниченность отождествляются с принципиальностью, а подвижность мышления и критическое отношение к себе – с беспринципным оппортунизмом, которого генетически боимся, как огня.

Один из самых показательных примеров нашей, особенно характерной для интеллигенции, непоколебимости – отношение к Соединенным Штатам Америки.

Отношение это формировалось в коммунистические времена, когда диссидентски или полудиссидентски настроенные круги советского общества смотрели на США как на главного оппонента нашего уродливого и бесчеловечного политического строя. Противостояние Восток – Запад тогда для нас – а я, естественно, и сам был ожесточенным, непримиримым противником коммунизма, да и остаюсь им – воплощалось в противоборстве СССР – США, и не нужно объяснять, на чьей стороне мы были. Мы не обращали внимания на то, что казалось нам мало существенным, – на поддержку американской властью многих тиранических режимов, на готовность ее идти на сделки даже с Советским Союзом ради тактических целей, на политический цинизм и высокомерие. Мы были против советского строя – и, значит, фактически против СССР. Я очень хорошо помню, как наша компания молодых антисоветчиков болела за чехословацкую команду, выигравшую у советской в хоккей, – шла зима 69-го года, и мы радовались победе чехов, как реваншу за август 68-го… Я помню, как в споре с отцом, никак не находившим в себе сил понять мою логику, я крикнул: «Никогда не поставлю ЦРУ на одну доску с КГБ, потому что за ЦРУ не числится ГУЛАГ!»

Перестроечные времена только усилили эти настроения.

И вот прошли, как пишут в романах, годы. Нет – и, уверен, никогда уже не будет – той советской власти, с тотальным контролем частной жизни, с парткомами и выездными комиссиями, с дефицитом и всеобщим лицемерием, с не знающей исключений и параноидально подозрительной цензурой, с полной милитаризацией отечественной экономики и поддержкой террористов по всему миру… А Америка есть – и обнаружилось, что это совсем не та страна, которую мы так любили за ее свободу, уважение к человеку, за ее нажитое трудом и умом богатство, за ее вольную культуру. Потеряв безусловно отвратительного врага в виде советского коммунизма, Америка стала суетливо искать других врагов, и они быстро нашлись. Сначала это были все те же террористы, и казалось, что все правильно и справедливо, это наши общие враги, теперь мы вместе. Но постепенно стала проясняться истинная ситуация: Россия, пусть и не коммунистическая, никак не нужна Америке в качестве друга или хотя бы постоянного союзника, идеологическое согласие – не главное, наступательная геополитика важнее.

Я стал ловить себя на детском, наивном внутреннем диалоге с Соединенными Штатами: «Ну чего же вы еще хотите? Нет соцлагеря, нет угрожающего западному миру Варшавского договора, ничего нет – есть только Россия, пытающаяся справиться со своими внутренними или, в крайнем случае, приграничными проблемами и вовсе никому не опасная… Почему же такая вражда?!» Но на эти глупые вопросы я регулярно получал твердые политические ответы – влияние России надо нейтрализовать на Балканах, в Прибалтике, в Грузии, на Украине, в Средней Азии… России надо противостоять… Россию надо сдерживать… Будто речь идет не о партнере, а о прежней «империи зла», которую необходимо было окружать базами ради охраны западной цивилизации. Жизнерадостные американские сенаторы сулят продолжение разноцветных революций вокруг России и прямо связывают их не только с «распространением демократии», но и с давлением на русских, которых надо таким образом подтолкнуть к внутренним переменам в желательном для США направлении. Нас по-прежнему учат свободу любить, как Северную Корею, лишь время от времени вспоминая о том, что Советов уже нет, и снисходительно отмечая, что «в целом Россия идет по демократическому пути».

А интеллигенция наша, во всяком случае наиболее непримиримо либеральная ее часть, по-прежнему зачарованно смотрит на Америку и повторяет, как в семидесятые: «Цивилизованный мир нас окружает… Америка критикует…» Не замечая, что нынешняя Америка оголтелой политкорректности и ограничения гражданских свобод, экспорта демократии и выборочной борьбы с терроризмом, воюющая с педофилами так, как некогда с коммунистическими агентами, и культивирующая внутри себя доносительство, превосходящее советское, – это, как уже сказано, совсем другая страна, чем та, которую мы так любили в молодости. Другая Россия, другая Америка – а наши инакомыслящие остались теми же, мыслящими инако лишь потому, что просто мыслить не научились. Не способными признать, что в новой реальности пришло время извиниться перед своими за то, что слишком доверяли чужим.