Джей Макинерни - Яркие огни, большой город

Сейчас все они задаются вопросом: «Могло ли такое случиться со мной?» И ты хочешь подбодрить их, объяснить, что ты во всем один виноват. Они пытаются стать на твое место, но сделать это довольно трудно. Вчера вечером Викки говорила о том, что иной раз невозможно представить себе чужие ощущения. Вообрази, что ты — летучая мышь. У летучих мышей, оказывается, есть такая штука — вроде эхолота,— чтобы не натыкаться на препятствия в темноте, ты понимаешь, как она устроена, но никогда не узнаешь, что чувствует маленькое мохнатое существо, когда ею пользуется, или когда оно висит вверх ногами под потолком пещеры. Викки говорила, что многое постигается лишь на собственном опыте. Видимо, она имела в виду, что нельзя понять другого, не побывав в его шкуре. Мег не может ощутить себя тобой, самое большее, на что она способна,— представить себя на твоем месте.

Ты хочешь поблагодарить коллег за участие, но никогда не сможешь по-настоящему объяснить, почему ты сорвался.

Время приближается к десяти. Все погружаются в свои дела. Тебе явно нечем заняться. Чтобы отвлечься, аккуратно раскладываешь скрепки и шариковые ручки, приводишь в порядок стопки бумаг. Мимо двери проскальзывает Друид. Его глаза встречаются с твоими, и он отводит взгляд в сторону. Тебя бросает в жар. Его прославленная вежливость ему изменила. Тут что-то не так. Когда-нибудь расскажешь детям, что ты был единственным за всю историю сотрудником журнала, с которым Друид не поздоровался.

На твоем столе рассказ, который ты давно хотел прочитать. Пробегаешь глазами по строчкам. Это все равно что ехать по льду на машине с лысыми покрышками. Колеса скользят, машина буксует. Встаешь из-за стола и наливаешь себе чашечку кофе. Другие согнулись над своими рукописями. В тишине слышно лишь, как царапает карандаш по бумаге и гудит холодильник. Подходишь к окну и смотришь вниз на Сорок пятую улицу. Может, подстеречь Клару, когда она будет проходить внизу, и пристукнуть ее цветочным горшком? Впрочем, люди, если смотреть сверху, все на одно лицо. Хотя нет. Вот на тротуаре сидит человек и играет на гитаре. Открываешь окно и высовываешься, но шум автомобилей заглушает музыку. Кто-то легонько касается твоего бедра. Уэйд показывает на дверь, в которой стоит Клара.

— Немедленно зайдите ко мне,— говорит она.

— На твоем месте я бы сиганул вниз,— шепчет Уэйд.

Кабинет Клары совсем близко. Слишком близко. И вот ты уже там. Она захлопывает дверь, садится за стол и кидает на тебя высокомерный взгляд. Она не предлагает тебе сесть, но ты садишься без приглашения. Дело оборачивается даже хуже, чем ты ожидал. И все же чувствуешь какую-то отрешенность, словно все уже позади, а сейчас ты лишь на миг вернулся в прошлое. Жаль, ты не понял, что к чему, когда женщина, которую ты встретил в «Разбитом сердце», пыталась объяснить тебе про медитацию в духе дзэн. Представь себе, что это мираж. Клара не может причинить тебе никакого вреда. Ничто не устрашит самурая, идущего в бой и исполненного решимости умереть. Ты уже смирился с неизбежностью. Так чего ради ты должен выслушивать все это?

— Я хотела бы знать, что произошло.

Глупый вопрос. На это можно ответить все что угодно. Делаешь глубокий вдох.

— Я напился.— Ты мог бы добавить, что напился также и автор статьи, и что ты сделал статью неизмеримо лучше, и что изменение графика сдачи было неразумно. Но ты ничего не говоришь.

— Вы напились?

Ты киваешь. Это правда. Однако в данном случае искренность не пойдет тебе на пользу. Ты делаешь усилие и встречаешь ее горящий взгляд.

— Могу ли я попросить объясниться? Правда, мне интересно.

Теперь она пытается раздавить тебя своим сарказмом.

— Так как же именно вы напились?

Известно, что способов напиться полно, перечислять их все бесполезно.

— Ну?

Ты уже далеко. Ты за окном. летаешь там вместе с голубями. Чтобы заглушить страх, рассматриваешь ее нелепую прическу — косички, торчащие на голове, словно спинакеры на буксире. Подозреваешь, что-в глубине души она наслаждается всей этой историей. Она давно ждала такого случая.

— Вы понимаете, насколько это серьезно? — нажимает она.— Вы поставили под угрозу репутацию журнала. Наш журнал известен своей скрупулезной точностью. Наши читатели верят, что мы печатаем правду.

Тебе хочется сказать: «Бросьте! Факты — это еще не вся правда!» — но она уже закусила удила.

— Каждый раз, когда журнал отправляется в печать, на карту ставится его репутация. А как только нынешний номер появится в газетных киосках, выяснится, что вы ее подорвали, и подорвали непоправимо. Наш журнал выходит пятьдесят лет, и за это время нам только однажды — только однажды! — пришлось давать печатное опровержение.

Да, ты об этом знаешь.

— Понимаете ли вы, что из-за вашей безответственности пострадаем мы все?

Кабинет Клары и так невелик, а сейчас тебе кажется, что он сжимается с каждой минутой. Ты поднимаешь руку:

— Так какие же ошибки вы у меня нашли?

У нее уже готов список: в двух местах неверно расставлены акценты, избирательный округ в центральной Франции назван северным. Один из министров приписан к чужому министерству.

— И это наверняка еще не все. Представляю, что вы там дальше напортачили. Гранки — настоящий кошмар. Разобрать, что вы проверили, а что — нет, невозможно. Дело в том, что вы не придерживались правил работы — тех правил, которые давно уже должны были стать вашей второй натурой. А между тем эти правила написаны в вашей должностной инструкции. Они плод многолетнего коллективного опыта, и если бы вы взяли на себя труд следовать им, то никогда бы — насколько это вообще возможно — не пропускали фактических ошибок.

Лицо Клары покраснело. Хотя Уэйд утверждает, что она недавно начала бегать трусцой, дыхалка у нее ни к черту.

— Можете вы что-нибудь сказать в свое оправдание?

— Нет.

— И это уже не в первый раз. Раньше я многое списывала на вашу неопытность. Однако вы вообще, видимо, не в состоянии делать эту работу.

Возражать ты не собираешься. Ты готов признаться во всех преступлениях, описанных в сегодняшней «Пост», только бы эта пытка поскорее закончилась. Ты печально киваешь головой.

— Ну, и что вы скажете?

— Полагаю, что я уволен.

Она, кажется, удивлена. Она постукивает пальцами по столу и хмурится. Ты видишь, что пальцы ее дрожат, и это тебя радует.

— Совершенно верно,— наконец говорит она.— С этой самой минуты.

— Это все? — спрашиваешь ты и, не получив ответа, поднимаешься. Ноги дрожат, но ты думаешь, что она этого не замечает.

— Мне очень жаль,— говорит она, когда ты открываешь дверь.

Запершись в уборной, постепенно приходишь в себя. Хотя ты испытываешь облегчение и понимаешь, что все не так уж плохо — могло быть и хуже,— руки и колени дрожат. Порыскав по карманам, вытаскиваешь маленький стеклянный пузырек — подарок Тэда. Для поднятия настроения это, как говорится, то, что доктор прописал. Хотя скорее наоборот: вредное лекарство.