Эрне Урбан - Утренняя заря

«Скажите, Михай Пирок, — услышал он отнюдь не добрый голос, — действительно ли на рождество, еще в пятидесятом году, когда вы сидели в корчме и речь зашла о сельхозкооперативе „Победа“, вы сказали…» — Тут секретарь Йожеф Пор берет со стола толстое дело и, открыв его, читает: — «Пусть они прыгают, сколько хотят, плевал я на их кооператив…»

«Знаете ли… — робко начинает Михай, чувствуя, как его бросило в пот, — с пьяной головы человек много чего может попусту наболтать…»

«Не крутите и отвечайте прямо: говорили вы так или не говорили?»

«Знаете ли… говорил. Говорил, значит! — Михай поднимает голову. — Тогда еще дома был мой сын Йошка. А потом… — голос его становится тише, — откуда мне тогда было знать, что я в свои пятьдесят шесть лет в вашем кооперативе найду покой для души… и свое счастье?» — Глаза у Михая защипало от попавшей в них со щек мыльной пены.

Михай вздрагивает, мысленно обзывает себя «старым дураком», который вздумал разговаривать с самим собой. Смяв записку, он бросает ее в угол, однако отделаться от беспокоящих его мыслей он не может. В руках его прыгает помазок, ходит бритва, со звоном срезая густую щетину, а в голове, словно зубная боль, свербит мысль: а что, если секретарь Йошка Пор вдруг заведет разговор о волах, которых Михай купил для себя на откорм?

— Эх, если бы у меня в ту пору столько разума было, сколько сейчас! — тяжело вздыхает Михай.

Что греха таить, в ту пору у кооператива «Победа» не было более ярого врага, чем Михай Пирок.

— Для настоящего хозяина это не подойдет, — заявил он за столом в корчме, куда заглянул, возвращаясь с базара домой. — Эти кооперативы выдумали для тех, кто не разбирается в хозяйстве, или для лодырей.

— Это уж точно, Михай, — заметил один из собеседников, — но только как ты один против них выстоишь? Ведь за их спиной государство!

— С умом-то все можно! — уверенно заявил Михай, которому только что удалось отозвать сына с военной службы.

Дело же обстояло так. Йошка, сын Михая, добровольно пошел в Народную армию: уж очень ему захотелось стать офицером и носить мундир. Старик отец никак не соглашался с этим решением сына, однако тот все-таки настоял на своем, да только ненадолго. Отец ворчал до тех пор, пока кто-то не надоумил его написать прошение в самые верхи, обосновав просьбу о досрочной демобилизации сына Йожефа государственными интересами.

И он написал такое прошение, не забыл в нем упомянуть ни о смерти жены, ни о своем пятидесятичетырехлетнем возрасте, ни о том, что его дочки повыходили замуж и разъехались по другим районам. А закончил он свое прошение следующими словами:

«Как я, Михай Пирок, один, и уже немолодой, смогу обработать двенадцать хольдов своего участка да еще арендованную землю, когда моя единственная опора, единственный сын Йожеф Пирок служит в солдатах? Земля же не может остаться необработанной, так как это противоречит интересам государства. Если же я найму поденщиков, что я вынужден сделать, то меня заклеймят как кулака. На основании вышеизложенного прошу отпустить моего сына домой…»

Написано это прошение было замысловатым старым стилем, который Михай усвоил от отца, работавшего некогда в имении Байти и получившего за это земельный участок в двенадцать хольдов, однако что касалось самой сути просьбы, то она была изложена понятно и, самое главное, была вполне выполнима. Не прошло и трех недель, как сын Йошка был демобилизован, и старик теперь потихоньку посмеивался себе в кулак.

С тех пор Михай при малейшем случае не переставал твердить о том, что крестьянин выносливее любой кошки и хитрее лисы: для него не существует такого положения и такого закона, которые он не мог бы обойти.

Говорил он это главным образом в связи с тем, что, оставаясь последним частником во всем селе, прошлой весной полтора хольда земли засадил помидорами.

— Дядюшка Михай, — с ужасом говорили соседи, — как только вдвоем вы сумеете вырастить столько помидор?

— А это уж моя забота… К тому же у меня имеется пара великолепных волов…

Упомянутые Михаем волы были не столько великолепными, сколько старыми. Они еще работали в имении у барина, и во время инфляции Михай приобрел их за листовой табак и двадцать литров пшеничной палинки. А поскольку он был человеком смышленым и довольно-таки осведомленным, то заключил с животноводческим кооперативом договор на их откорм. Он запросил под это дело пятьсот форинтов и получил их, а помимо того, вывез с мельницы отрубей для откорма волов. За этим последовала «военная операция», которую Михай лично окрестил «маневром сдирания двух шкур с одной лисы».

Отрубями, полученными от государства, он быстро откормил нескольких собственных свиней, а своих волов начал предлагать знакомым, оказавшимся в затруднительном положении с тяглом.

— Чего вам ждать трактора? Его вы получите только после того, как в кооперативе закончатся все работы по вспашке. А у меня есть пара великолепных волов, едят они мало, зато как работают. Жаль будет, если вы пропустите доброе весеннее время. Чем вы мне за это заплатите? Да хоть ничем. Я ведь не кулак какой-нибудь. Это я, так сказать, делаю из чистой любезности к вам. Будете кормить волов, и только, а если у вас появится возможность, то вы со своей стороны и мне какую-нибудь любезность окажете.

Что можно было ответить на такое предложение? На свете не существует ни одного единоличника, которого не мучила бы хоть самая маленькая, но жадность. Не зря, видать, появилась такая пословица: «Лучше воробей в кулаке, чем синица в небе». МТС и на самом деле может прислать трактор только завтра или послезавтра, к тому же за него нужно платить если не наличными денежками, то частью урожая. А старый Пирок что просит? Да ничего, а уж любезность, которую придется ему оказать, вряд ли может быть тяжелым бременем.

Волов впрягли в работу, а когда подошло время прополки помидоров, Михай Пирок словно с ножом к горлу пристал к тому, кто брал у него волов, и сказал:

— Ну браток, когда тебе туго приходилось, я тебя по доброте своей выручал, а теперь я сам в беде оказался, и было бы хорошо, если бы ты мне помог. Скажи-ка ты своей дочке да жене, чтобы они завтра зашли ко мне прополоть помидоры.

Старая истина гласит, что тайно заключенный договор сильнее того, что скреплен подписью юриста. Что оставалось делать? Поворчит, поворчит человек да и пойдет с семьей на помидорное поле Михая Пирока.

Если же находился смельчак, который говорил, что, мол, это, дядюшка Михай, похоже на лихоимство, то старик, напуская на себя обиженный вид, отвечал ему:

— Так уж и лихоимство? Ведь мы с тобой договаривались о любезности. Если же ты жаловаться на меня решил, то, милости прошу, я не возражаю. Нет таких властей, перед которыми я не мог бы сказать, что любая договоренность касается обеих договаривающихся сторон.