Эрне Урбан - Утренняя заря

Михай долго смотрел на вымпел, не отдавая себе отчета в том, что с ним происходит. Так было до тех пор, пока он не прочел слов, вышитых золотом на шелке: «Лучшему животноводу района».

И в тот же миг все смешалось у него в голове — радость, неверие, стыд и воодушевление. А когда спазмы в горле прошли, он прошептал:

— Выходит, это за то… Так вот вы какие! А я-то, старый медведь… — Тут он схватил вымпел и, крепко прижав его к груди, плача и смеясь от радости, прокричал: — Ребята! Все, кто тут есть, пошли немедленно ко мне. — И, высоко подняв вымпел над головой, направился к выходу под одобрительные возгласы всех присутствующих.

Члены правления недоуменно переглянулись между собой, не понимая, куда направился старик. Но вот секретарь Йожеф Пор кивнул головой и направился вслед за Михаем, сказал остальным:

— Пошли! Наверняка он хочет показать нам своих любимых питомцев в хлеву.

Но Михай Пирок шел, вернее сказать, бежал не в хлев, а к себе домой. Он остановился только перед самым домом. Мигом все стаканы и чашки, которые находились в шкафу, были выставлены на стол. На середину кухни выкатили бочку с вином. Когда же члены правления и прочий народ набились в кухню, Михай обухом топора выбил в бочке крышку и воскликнул:

— Пейте! Пейте на здоровье! — Йожеф Пор пронзил Михая взглядом, затем его губы тронула понимающая улыбка. Улыбка была такой, что Михай невольно зажмурился и пробормотал: — Знаешь, брат Йошка, товарищ секретарь, а то ведь я уже начал было думать…

Михай замолчал, подыскивая нужные слова, и Йожеф Пор продолжил за него:

— …что мы спросим с тебя за тех волов?

Михай усмехнулся, и в тот же миг с души у него словно камень свалился, будто кто-то положил ему бальзам на давно болевшую рану.

— Нет, товарищ Пирок, — спокойно продолжал секретарь. — Яблоня не виновата, если расцветает привитый на ней дичок. Вот и в твоем поступке мы видим не твое прошлое, а добрые устремления в будущее. — Зачерпнув вина из бочки, он поднял стакан и, положив левую руку на плечо Михая, добавил: — Ну, брат Михай, за что же мы теперь выпьем?

Одиннадцатый час ночи. В Купольном зале Парламента поют скрипки, звенят цимбалы, ворчит контрабас. Самый популярный в стране оркестр народных инструментов играет один чардаш за другим.

Вот из общего многоголосия оркестра выделяется кларнет. Выпучив глаза и надув щеки, оркестрант выводит замысловатое соло. И, словно едва дождавшись этого, из хоровода танцующих вырывается высокий худощавый мужчина лет пятидесяти, по виду настоящий крестьянин.

Он тяжело отдувается, вытирает ладонями вспотевший лоб и обращается к подвижной молодой раскрасневшейся женщине:

— Хватит, Шара! Не тереби ты меня больше и не волнуй!

Молодка, которую как раз крутит вокруг себя высокий генерал-майор, задорно смеется:

— Как бы не так, дядюшка Пали! Еще как буду волновать — послезавтра на партсобрании.

Крестьянин, которого молодка назвала дядюшкой Пали, смеется и трясет головой, а затем, обращаясь ко мне (я стою, прислонившись к колонне, и от души радуюсь тому, как по-домашнему просто чувствуют себя здесь, на приеме, крестьяне), говорит:

— Боевая женщина! Настоящий танк! Не верится, но это секретарь нашей парторганизации!

— Товарищ Донго! — вырывается у меня неожиданно, так как, только оказавшись носом к носу с запыхавшимся танцором, я узнаю его.

Веселый взгляд, словно вырезанные из дерева скулы, небольшие, молодецки распушенные усы, теплый ворчащий голос — ну конечно же это Пал Донго! Счастливый случай снова свел меня с заслуженным председателем Н-ского сельхозкооператива.

— А-а! Товарищ писатель! — восклицает Пал Донго, обхватывая мою руку своими крупными ладонями, и так сильно и долго трясет ее, что у меня перехватывает дыхание.

— Может, по бокалу винца выпьем? — предлагаю я, чтобы не стоять на пути танцующих и не подпирать стену, когда совсем рядом можно преспокойно сесть за столик и приятно побеседовать.

— Я не против, — соглашается с моим предложением Пал Донго. — Хорошего почина никогда не испорчу.

Мы пробиваемся к столикам сквозь густую сеть танцующих. Поэтому нисколько не удивительно, что, только оказавшись в холле, я вдруг услыхал, как музыкально поскрипывали его начищенные до зеркального блеска, ладно скроенные сапоги.

— Ну и сапожки же у вас! — восхитился я. — Наверняка их тачал какой-нибудь старый сапожник-золотые руки?

— Это точно. — Пал Донго поставил одну ногу на носок и покрутил ею. — Я ему хорошо заплатил.

Не зная, что сказать на это еще, я улыбаюсь, вспомнив, как в сорок девятом году видел Пала Донго босиком. Тем временем нам подают бутылку вина.

И вот Донго сидит напротив меня, сидит словно у себя дома и улыбается. На груди его красуется новенький орден, а глаза искрятся юмором и радостью.

«Сразу видно, что перед тобой счастливый человек», — невольно подумал я, чокаясь с ним бокалом, а вслух сказал:

— За ваши успехи и за ваше счастье!

Играла музыка, звенели бокалы, а из третьего зала доносилось разудалое пение слегка захмелевшего гостя:

Услышав песню, Пал Донго тяжело вздохнул, переложил сигарету в левую руку, а правую опустил во внутренний карман со словами:

— Я вам сейчас кое-что покажу, товарищ.

— Пожалуйста.

— Но только при условии, что вы правильно меня поймете и к тому же не станете надо мной смеяться.

Проговорил он это с таким мрачным видом, что я даже растерялся немного и смущенно забормотал:

— Да, да, разумеется… вы же меня знаете…

И, словно решившись на отчаянный шаг, Пал Донго вытащил из кармана потрепанный бумажник, перетянутый резинкой. Бумажник был старый, с потертыми углами, однако хозяин почему-то не расставался с ним. Не спеша сняв с него резинку, он раскрыл его.

— Я только потому решил вам это показать, — начал он объяснять, — что вы тут заговорили о счастье.

И он положил передо мной карточку, предварительно вынув ее из пергамента, в который она была завернута.

Кто знает почему, но в такие вот задушевные моменты, когда человек безо всякой просьбы раскрывает перед тобой душу, в голову, как правило, приходят глупые мысли. Примерно такая же мысль промелькнула и у меня: «А не влюбился ли этот пожилой Пал Донго?»

И тут же я невольно вспомнил о том, что у него есть жена, дети, более того, даже внуки уже имеются, и, разумеется, если бы он хотел показать мне их фотографию, то наверняка не разволновался бы так. Уж не с секретарем ли парторганизации, этой разбитной молодкой, завязал роман достопочтенный отец семейства?

Однако жизнь, как известно, не любит схем и порой зло подсмеивается над нами.