Эрне Урбан - Утренняя заря

Другое дело — Золтан! Он с безумной отвагой шнырял между автобусами, похожими на бегемотов, бульдожьими мордами тягачей, вихляющими задами грузовиков, и это не только не утомляло и не пугало его, а наоборот, наполняло острым возбуждением.

— Гоп-ля, гоп! — кричал он и только поддавал газу, когда крылья машин чуть не задевали его за локоть. Заметив, что старик волнуется и от страха почти лишился чувств, Золтан озорно засмеялся и отрывисто бросил:

— Держись, папа! До развилки дорог близко, раз плюнуть, а там мы останемся на дороге одни.

Вот и развилка. Отсюда дорога ножницами расходилась в обе стороны. Они резко свернули налево, по направлению к Шопрону, и чуть не перевернулись, спускаясь с крутого, горбатого моста. Случилось это из-за девушки в брезентовой куртке и с винтовкой в руке: в мгновение ока она выскочила на шум мотора из побуревшей ольховой рощи.

— Стоп! — закричала она и, откинув назад голову, расхохоталась.

Мотоцикл подпрыгнул, метнулся в сторону, чуть не перелетел через перила моста, завихлял, как пьяный, выписав на дороге тройное S, и, задрав поддерживающее коляску третье колесо, остановился, как собака, поднявшая ногу у межевого столбика.

Бедного старого Машата бросило вперед, дыхание у него остановилось, и он прерывисто, как бы выплевывая сгустки крови, замычал:

— Это… это черт знает что!.. Свинство! Безответственность высшей степени!

У девушки были растрепанные, канареечного цвета волосы, немного косящие, очень близко посаженные глаза, на губах — неровный толстый слой помады. Она расставила ноги, выпятила живот и прижала к бедру нацеленную на них винтовку.

— Что, папаша? — спросила она с вызывающей насмешкой. — У тебя что-нибудь треснуло?

— Эй, ты! — зло закричал Золтан и поднял на лоб автомобильные очки. — Опусти эту штуковину!

Девушка, не спуская палец со спускового крючка, повернулась к нему и с деланным изумлением тоненьким голоском спросила:

— Ты что-то сказал? Я не ослышалась? — И вдруг она узнала Золтана: — Это ты, малыш? Что нового? Как дела в мировом масштабе? Едешь на задание?

— Да… А ты?

— В засаде. Охотимся на коммунистиков. Нас здесь целая группа: пять парней и две девчонки. Жратва, выпивка, табак — все есть. Там вон, в кустарнике, в шалаше, мы устроили себе логово. Ты что? Собираешься двигать дальше? Я думаю, — она подмигнула в сторону Машата, — что по случаю испуга мы опрокинем скляночку рома.

Золтан, не отвечая, завел мотор и, усевшись на седло, пренебрежительно бросил:

— Пока!

Девушка отскочила в сторону и изо всех сил, стараясь перекричать шум мотора, завизжала:

— Форсишь? Чего форсишь, сопляк? Вот всажу тебе заряд в спину — разом обделаешься!

— Кто это? — спросил Машат, когда они проехали километров пять.

— Девчонка… из таких… Училась с Эмеше в одном классе.

— А-а…

Машат не стал больше расспрашивать. Он был доволен, что Золтан познакомился с этой девушкой через свою сестру, а не по собственной инициативе. Так как речь зашла об Эмеше, он, как хороший отец, для которого при всех обстоятельствах самое главное — семья, отвел ей не сколько минут в своих мыслях. Эмеше была его любимицей, его обожаемым «черным лебедем». Теперь она уехала, она в другом конце страны, в Сегеде, куда ее увез молодой муж, инженер-гидротехник. Что с ней? Она словно цветок в бурю. Как переносит она волнения этого святого, долгожданного, но, к сожалению, не лишенного ужасов переворота?.. А насчет волнений, хорошо еще, что Золтан оказался знаком с только что встреченной, скажем, дамой и говорил с ней так, что пресек в зародыше возможность опасного и позорного инцидента, который мог возникнуть только потому, что эта девушка… испорченная, пьяница, пакостница, позор для общества!

Машат заволновался, заерзал в коляске. Золтан повернулся к отцу:

— Остановиться? Плохо себя чувствуешь, папа?

— Совсем нет. Только… нельзя ли чуть помедленнее? Неприятный симптом: на нашей святой, ослепительно чистой революции появляются гнойники.

— Говори яснее…

— Я говорю о… падших девушках и о всяких подозрительных типах, сынок. Надо отобрать у них оружие, ведь они только компрометируют наше дело… Как? Ты улыбаешься? Позволь, сын мой, но…

— Подожди, папа, не горячись! Конечно, я улыбаюсь: у себя в классе мы, национальные гвардейцы, говорили об этом отцу Бернату…

— Ну и что?..

— Отец Бернат сказал: «Мальчики, большой свет дает большую тень…» Он объяснил нам, что не всегда можно выбирать средства. «Когда мавр сделает свое дело, он уйдет».

— Так он и сказал?

— Да, именно так… Подожди, папа, я не кончил, он употребил еще один хлесткий оборот. Как это он сказал?.. Вспомнил! Отец Бернат сказал: «Ваши волнения понятны, но вы не бойтесь, мальчики. Даже с мясного бульона, когда он вскипит, снимают пенку!»

— Аминь! — удовлетворенно засмеялся Машат. — Когда мы начнем хлебать этот самый мясной суп, ваш отец Бернат будет большим человеком. А теперь гони, сынок, сколько влезет, пока мы на асфальтовом шоссе. А то потом пойдет щебенка — она всегда была в рытвинах и теперь, должно быть, не стала лучше, а я хотел бы добраться засветло до места.

Как только они проехали Чорну и свернули с асфальта на разбитую юго-западную дорогу, Машат умолк; его хорошее настроение словно растаяло. Он сидел насупившись, и даже Малый Альфельд, такой близкий сердцу бывшего нотариуса, хоть он его давно не видел, казалось, не заинтересовал Машата. В глубине души Машат даже радовался тому, что тряская дорога может замедлить их продвижение. По крайней мере, он успеет, перечисляя пашни, рощи, межи, мимо которых они проезжают, показать сыну, что чувствует себя здесь дома, в привычной обстановке.

Но что случилось, боже мой! Уже проезжая через Й-хазу, первое село в их округе, он почувствовал, что за десять лет изгнания потускнели и его воспоминания.

Большая проезжая дорога ничуть не изменилась. Даже с закрытыми глазами он мог бы сказать, через сколько шагов будет поворот. Зато село… Село стало другим. Так подросток вырастает из старого платья. Если бы не церковная площадь и окружающие ее дома, он, к стыду своему, едва ли узнал бы село: уж очень изменились окраины. Как выглядели они раньше, когда человек возвращался домой с какого-нибудь банкета или со случайной, но приятной пирушки? Сначала надо было проехать мимо шалашей, потом мимо неоштукатуренных однокомнатных домишек, и только в центре села стояли настоящие хозяйские дворы с конюшнями. А теперь? Теперь все было иным, словно переменились роли. Церковная площадь казалась маленькой и запущенной, зато окраины села новые и нарядные. Кто, на какие деньги построил эти солнечные, похожие на виллы, двухкомнатные особняки? Правда, большинство из них будто сошли с конвейера и отличались один от другого только цветом штукатурки и заборов, но все они были такие красивые и уютные, что придавали сельской окраине вид города-сада.