Эрне Урбан - Утренняя заря

Толстуха, будто не расслышав сказанного, переспросила с нахальной усмешкой:

— Что? Что вы сказали? Я еще буду платить? За что?

— За машинку!

На голову старшего нотариуса обрушился град отборных грязных ругательств.

— Кто ты такой, что суешься со своей мордой? Думаешь, будешь здесь командовать, как в прежние времена? Черта с два! Плевать мне на тебя! — И она действительно плюнула. — Ну что, теперь дошло? Чтоб ты сдох, ступай в ад и там командуй! Теперь у нас демократия! Я тебе горло перекушу, глаза повыцарапаю, если ты посмеешь сказать мне хоть одно слово!

Счастье, что рядом оказался Холло. Ему удалось остановить крикливую бабу, он пригрозил, что набьет ей морду, если она немедленно не уберется восвояси.

Но факт, к сожалению, остается фактом: прискорбный случай имел место. Солидарность господ, составляющих сливки общества, оказалась подобной плащу, который принесли после того, как дождь уже прошел.

— Не слушайте ее, господин старший нотариус! — сказал седой как лунь Михай Вегше. — Бабьи речи — текучая вода. А потом… она ведь пошла в мужа… настоящая винная бочка, вот в ней и говорят винные пары, в этой Дюлане.

Холло хотя и соглашался с бывшим судьей, но считал свои действия правильными: народ распустился, не желает признавать порядка, потерял всякое уважение к господам. Даже люди нашего круга заражены этим пролетарским духом: достаточно посмотреть на женщин и на молодежь. Самое время навести порядок и в семьях и в селе. А в общем, бог с ней, с этой мордастой бабой!

Конечно, солидарность приятна всем — она что бальзам на рану. Приятно и то, что господа были действительно растроганы и дружно поздравляли своего старшего нотариуса, радуясь, что он и в изгнании не откололся от них, а когда пробил час — без приглашения прибыл и снова принялся за дело. Хоть все это и было трогательно, но входило в одно ухо и выходило в другое. А Машата мучила упорная мысль: Дюлане не в счет, она придет в себя и успокоится. Настоящая опасность начнется, когда выступят узурпаторы власти, вроде Форгача, и их приспешники. Пока что они прячутся и, кажется, испуганы. Штурм сельсовета явился для них полной неожиданностью, как гром с ясного неба. Надо действовать, пока они запуганы, пока неопределенность положения не дает им возможности но только что-нибудь предпринять, но даже осмыслить обстановку.

Машат предложил взять власть в свои руки не только символически, занятием сельсовета, но и фактически, в самом широком смысле слова.

— Это, — сказал он, — определяется двумя критериями. Первый — немедленные выборы национального совета. Второй — составление списка членов национальной гвардии и их незамедлительное вооружение.

Предложение, понятно, всем очень понравилось, нотариусу хлопали, кричали «Да здравствует!». Но осуществление этого замысла оказалось проблематичным и принесло Машату новое разочарование, еще более болезненное, чем оскорбления толстой вдовы. И как же было не разочароваться, когда, кроме старого, выжившего из ума Михая Вегше и болтливого, всюду сующего свой нос мелкого хозяйчика Кароя Папа, никто не захотел войти в состав национального совета.

Как Машат распинался! Все свое сердце выложил, рассказывая, что быть членом национального совета — это не только почетно, это считается святым, патриотическим долгом борцов за свободу. Намеченные лица, все старые, заслуживающие доверия бывшие представители власти, согласно кивали головами: «Все это верно. Господин старший нотариус абсолютно прав!» И только. Дальше принципиального согласия дело не пошло.

В конце концов для пополнения состава в совет были единогласно избраны шофер автотранспортной конторы Шандор Балико и бухгалтер государственного хозяйства, проводящий свой отпуск в М., откуда была родом его жена, некий Ференц Лютц. Машат не знал ни одного из них. Пришли же они в сельсовет, привлеченные шумом, криками и дымом. Холло утверждал, что Балико был скупщиком зерна и владел крупорушкой в Сигеткезе. Лютц — лейтенант-артиллерист, кадровый офицер, был, по его словам, во время второй мировой войны награжден медалью и рыцарским крестом.

«Что ж, — подумал Машат, — если общество их избрало, я возражать не буду». Самое главное, чтобы при голосовании было абсолютное большинство. Поэтому он предложил ввести в состав совета и своих старых партнеров по карточной игре: священника и ветеринарного врача, которых избрали заочно, так как в сельсовет они не явились.

Только покончили с выборами, вбежала сноха Холло, ходившая домой хлопотать насчет ужина и ночлега для гостей, и, запыхавшись, объявила:

— Новости, важные новости! Сейчас передавали по радио…

Машат, вместо того чтобы узнать, в чем дело, только спросил:

— Какая станция передавала?

— Кошута [31] Радиостанция имени Кошута — правительственная радиостанция в Будапеште. — Прим. ред. .

— Тогда оставьте эти новости при себе, — сказал он смеясь, — потому что это вранье.

— Только не это! — пренебрежительно бросила ему бывшая монашенка. — Потому что радио сказало, что раньше оно врало ночью и днем, зато теперь будет говорить правду, только самую чистую правду.

— Так и сказало?

— Так! Но не это самая большая новость. Мы стали нейтральными. Понимаете? Нейтральными! Как Швейцария, как Австрия, как… одним словом, нейтральными! Сам премьер-министр Имре Надь объявил об этом. Нас будет охранять ООН! Ну, что вы на это скажете?

Да, это действительно была большая новость. Такая большая, что Машат не находил слов и скорее промычал, чем спросил:

— Ну а… Дьер? Что передавали из Дьера? Вы слышали?

— Конечно слышала! Ликует дьерское радио, кричит, да еще как кричит! С Будапештом решило конкурировать!

— В чем?

— Продолжайте и дальше так, передает Дьер. Будьте добры удовлетворить и остальные требования!

Только теперь Машат осознал сообщенную новость. Не будь здесь свидетелей, он от радости затопал бы ногами и закружился в танце: браво, браво, ты прав, Дьер! Только — никаких послаблений! Демонстрация силы, угрозы, все новые и более твердые требования — вот единственно правильная тактика. Точно так же нужно действовать и здесь, в М.

Машат, ставший после описанных событий на одну ночь старше и находящийся теперь в угловой комнате сельсовета, с большим удовольствием потянулся, да так, что чуть не высадил оконное стекло. С волнением он стал обдумывать рискованный и вместе с тем толковый план. Ему, старому картежнику, доставляло огромное удовольствие проигрывать в уме всевозможные варианты. Этот свой план он начал развивать еще за ужином у унтер-офицера Холло. Теперь Машат был готов приступить к быстрому и энергичному осуществлению его.