Эрне Урбан - Утренняя заря

Утром, после грозы, когда воздух был недвижим и только с веток акаций изредка срывались большие капли, в комнату, где находился Машат, сквозь резную железную решетку проник свежий, пропитанный сыростью воздух, донеслись звуки песни. Машат, прислонившись лбом к решетке, прислушался. Да, где-то пели мужчины, пели во все горло. С удивлением он узнал и песню, боясь ошибиться, не веря своим ушам, но все-таки узнал.

Мужчины — судя по голосам, их было человек десять — двенадцать — пели:

Боже милостивый! Какую власть может иметь эта глупая и простая солдатская песенка! Она может оживить давно увядшие цветы воспоминаний и заставить их снова благоухать, а глаза — наполняться слезами. Сколько раз слышал он эту песню, когда ее пели допризывники, возвращаясь по воскресеньям с учений и проходя мимо дома старшего нотариуса. В эти часы он обычно сидел на прохладной, оплетенной вьющимися растениями террасе и ел куриный суп, горячий и золотисто-прозрачный, такой прозрачный, что можно было любоваться рисунком на дне тарелки. Вокруг него располагалась семья: раскрасневшаяся жена, уважающая своего мужа и старающаяся всячески ублажить его, почтительные дети с повязанными вокруг шеи салфетками. У его ног, под столом, в ведре холодной, только что принесенной из колодца воды — бутылка минеральной воды и другая, с вином… Но что это? Что они поют? Разве у этой песни есть продолжение?

Машат наклонил голову, повернулся в ту сторону, откуда доносились голоса, и испуганно и одновременно радостно прислушался к словам песни.

Нет, такого варианта этой песни он никогда не слышал; ее пели только старые солдаты, участники крестового похода против большевиков, с оружием в руках «изучавшие» советскую страну.

Но теперь, здесь?.. Нет, это невозможно! А как это было бы прекрасно! Неужели сюда, в М., пришли сформированные в Западной Германии отряды? Хотя… что мы можем знать? Ведь сами коммунисты не то со страху, не то для пропаганды часто говорили, что там, за границей, стоит в боевой готовности целый полк жандармов, ожидая только подходящего случая, чтобы двинуться вперед походным маршем. Теперь это время наступило. Хоть бы эти рвущиеся в бой молодцы с петушиными перьями на шляпах пришли поскорее! А если они уже здесь? Если уже пришли?

Машат не мог найти себе места от нетерпения, ожидая, когда наконец певцы повернут из-за угла церкви. Может быть, это патруль? Он готов был выбежать на улицу, когда, разбрызгивая грязь и заставляя радугой играть лужи, на велосипеде подъехала Тэрка.

— Послушайте, красавица! — закричал Машат, не дожидаясь, пока она затормозит. — Кто это поет? Вы проезжали мимо них.

— Наши! — крикнула ему в ответ Тэрка. Она не выдержала и расхохоталась — так Машат в своем нетерпении был похож на медведя, танцующего за решеткой, чтобы получить конфету.

— С Запада?

— Да нет! Мой свекор и национальные гвардейцы. У нас уже есть своя национальная гвардия, свекор собрал их.

— Ах так?.. — разочарованно протянул Машат. Потом, изменив тон, с волнением в голосе спросил: — Ну а Форгач?

— Идет, или, вернее сказать, его ведут. Свекор и другие. А я… — Она жестом показала, что остальное расскажет в доме: нет никакого смысла стоять под окном.

— Ведут Форгача? Значит, он здесь? — вслух повторил Машат эту новость, означающую, что его план успешно осуществляется. Прищелкивая языком и потирая руки, он поздравлял себя с тем, что сказкой о срочных, имеющих общий интерес переговорах ему удалось заманить в западню прославленного «товарища» Форгача.

Машат пришел в такое хорошее настроение, что у него хватило смелости ущипнуть за подбородок стремительно вбежавшую в комнату Тэрку.

— Ах, какие мы красивые, какие хорошенькие! — сделал ей Машат давно вышедший из моды комплимент.

Но это была чистая правда — Тэрка, как бы желая подчеркнуть, что вчерашняя растрепанная, грязная бабенка навсегда отошла в прошлое, так нарядилась, что просто чудо! На ней был шелковый плащ, под ним очень узкая, с разрезом, юбка и бледно-зеленый пуловер с высоким воротом. На ногах — бежевые нейлоновые чулки со стрельчатой пяткой и спортивные тупоносые туфли из матовой воловьей кожи. На лице — пудра и румяна, ровно столько, сколько требуется, чтобы в меру подчеркнуть ее красоту. Только руки она не смогла со вчерашнего дня привести в порядок: были они по-прежнему красные, обветренные, с короткими потрескавшимися ногтями. Ну а в остальном?.. Машата, любующегося ею, так и подмывало сказать: «Маленькая притворщица! Вы что, почуяли мужчину?»

Красавица, конечно, рассердилась бы, услышав эти слова, хотя они и были похожи на правду. Тэрка нарядилась не только для того, чтобы гости забыли, какое неблагоприятное впечатление она произвела на них. Ей приглянулся Золтан; она хотела видеть в нем желающего ее, но неопасного, втайне томящегося Ромео. Даже в постели рядом с мужем не могла она забыть, что посмел предложить ей при первой же встрече этот нахальный петушок. «Только скажите — сделаю для вас то же самое», — пообещал он, а это значило, что он выкупал бы ее голую, в чем мать родила, в лохани, если… если только она, замужняя женщина, захочет этого.

Тэрка покраснела, почувствовав томление в груди, но, как всякая женщина, не растерялась. Вместо сына она поставит на место отца!

— Как вам не стыдно, господин старший нотариус! — начала она. — У вас тысяча дел. Форгач сейчас будет здесь, а вы… нахальничаете с женщиной, муж которой тоже идет сюда.

— Ради бога! — попятился Машат. — Я не так… я не потому… Вы ведь мне в дочери годитесь.

— Тем более некрасиво с вашей стороны, — и Тэрка сильнее натянула струну, — приставать ко мне.

— Как… что… я?.. — Машат приложил обе руки к сердцу. Лицо его вытянулось и стало таким постным, что Тэрка не выдержала и издевательски рассмеялась:

— Ну и храбрец же вы, господин старший нотариус! Впрочем… посмотрите! Они уже здесь, выходят из-за угла церкви.

Процессия, приковавшая к себе взгляд Машата, насчитывала всего девять человек. Метрах в двух впереди шли Холло, Форгач и Золтан. За ними, по-военному отбивая шаг и не переставая петь, шли другие гвардейцы. Справа в первом ряду шагал младший Холло, рыжий, мускулистый, преждевременно растолстевший верзила. Остальные, как Машат ни напрягал глаза и память, были ему неизвестны. Он спросил:

— Те пятеро, что идут вместе с вашим мужем, кто они такие, дорогая?