Эрне Урбан - Утренняя заря

Семья Холло жила на окраине села за мостом через Малую Рабу и занимала целых два дома. Дом поменьше, кирпичный и крытый черепицей, налево от ворот, был построен еще родителями жены унтер-офицера Холло. Другой, побольше, в правом углу усадьбы, воздвиг сам унтер-офицер Холло. По сравнению с первым он казался барским особняком. Модный в тридцатых годах, провинциальный архитектор вложил все свое искусство в постройку угловой веранды, башенки и широких зеркальных окон с опускающимися жалюзи. После того как Винце женился, две комнаты этого «замка» заняли молодожены, а третью, самую лучшую, реквизировали для секретаря районного совета, — наезжая в М., он там останавливался. Теперь в ней поселились Машат с сыном. Около девяти часов вечера к ним постучал младший Холло, незадолго до того слушавший по радио выступление кардинала Миндсенти.

Золтан и старый Холло были в наряде в здании сельсовета. Машат уже собирался ложиться и, так как был человеком пунктуальным, в любом положении придерживающимся своих привычек, перед сном немного позанимался шведской гимнастикой — это помогало против бессонницы и способствовало правильному пищеварению. Он встал на цыпочки, набрал в легкие воздуха, замахал руками, потом, чуть поохав, попытался дотянуться руками до щиколоток.

— Можно? — Дверь отворилась — и на пороге показался младший Холло, державший под мышкой бутылку с ромом, а в руках — две рюмки.

Машат выпрямился, потянулся за пиджаком и, думая, что Винце пришел выпить с ним по случаю какой-нибудь хорошей новости, спросил:

— О! У вас новости? Радостные? Может быть… выпьем за вступление в Венгрию войск ООН?

— Нет, — ответил младший Холло, втискивая в креслице свое слоноподобное тело. — К сожалению, еще нет. Хотя моя жена все время охотится за новостями и сейчас сидит у приемника… Сегодня речь пойдет о другом. Если вы не возражаете, я хотел бы с вами кое о чем побеседовать.

— Пожалуйста. Я к вашим услугам.

Машат занял удобное положение и стал смотреть, с какой осторожностью, держа бутылку в огромных руках, разливает Холло ром. Почувствовав носом щекочущий, резкий запах, он спросил:

— Ром?

— Да. Домашнего изготовления. По крайней мере шестьдесят градусов.

— Тогда, если вы не обидитесь, я только пригублю. Я и вино пью редко, только из вежливости.

— Не беда! — принужденно засмеялся младший Холло. — Мне больше останется. Ваше здоровье! — Он поднял рюмку, чокнулся, потом торопливо заговорил: — Об отце хочу поговорить. Напрасно доверяете ему, господин старший нотариус.

— То есть как? Почему напрасно?.. — широко раскрыв глаза, спросил ошеломленный Машат.

— То, что я сказал. Он смелый только на словах, а нутро у него трухлявое. Важничает, велит себя величать начальником, а сам и пальцем не шевельнет. Ни силы у него, ни фантазии, совсем обмяк старик.

— И это говорите вы, его сын?

— Я. Извольте меня выслушать… Ведь это факт, это не кто-нибудь, а сам кардинал только что сказал, что в Будапеште коммунистический строй окончательно сковырнулся. Ну а у нас? Не только мне, но и сыну господина старшего нотариуса еще сегодня утром кулаками объяснили, что в М. ничего не изменилось. До сих пор у нас командуют коммунисты, хотя оружие не у них, а у нас. Ну ладно, допустим, что с нашей стороны глупо было лезть в пасть к льву. Подвел нас этот Халлер со своим нахальным враньем. Но с тех пор кое-что случилось. Мы слышали, что кардинал не только объявил о конце коммунистического режима, но и сказал, что хочет привлечь к ответственности «наследников рухнувшего строя». Он так и сказал…

— Ну? Что же дальше? — торопил его Машат.

— А дальше то, что у меня не только уши, которые слышат, но и котелок, который варит. Вот сразу же после речи кардинала я и сказал отцу, что, мол, пруд недалеко, а на дворе ночь. Чего ждать? Аплодисментов или воззвания с неба, что ли?

— Как это прикажете понять?

Младший Холло снова наполнил рюмку, выпил и медленно, с расстановкой, словно развивая какую-то научную теорию, стал объяснять:

— Поначалу все шло хорошо, все, как вы предложили. Я говорю, господин старший нотариус, об аресте Форгача. А дальше? Скажите мне, пожалуйста, зачем понадобилось разводить с ним антимонии? Дать ему раз в рожу — и вон отсюда! Пока он верховодит в кооперативе, мы и шевельнуться не можем, потому что это ленивое стадо свиней из Дожа только его признает своим свинопасом. О Пале Дьере, самом главном коммунисте, я уже и не говорю, потому что лопаюсь от злости при одной только мысли о нем. А ведь мы, — тут Холло засмеялся коротким, нервным смешком, — в детстве вместе играли. Может, именно поэтому я его и не переношу, не забыл, что он — батрацкое отродье и для него счастье быть подмастерьем у кузнеца. А я, дурак, еще почтение ему оказал: в день его приезда влез в воскресный костюм, побрился и пошел к нему в гости. Подумал: ведь секретарем послали его к нам, коммунистическим начальником… «Послушай, Палчи, — сказал я ему, дурак я этакий, — в кооперативе есть столярная мастерская. У меня есть диплом — я ведь технолог по дереву, техникум окончил, если помнишь». А Дьере строит из себя простачка. «Ну и что?» — спрашивает. «А то, — отвечаю я ему, — что ты скажешь, если мы поженим мой диплом и твою мастерскую?» — Младший Холло помолчал, вздохнул, почесал затылок, затем с горькой усмешкой повернулся к Машату, внимательно слушавшему его: — Как вы изволите думать, что он мне ответил?

— Не представляю себе.

— Что я, мол, ошибаюсь: он приехал домой секретарем, а не сводником. Если бы не отец, плюнул бы я на него, до того он стал мне противен.

— Простите, но я не совсем понимаю, на что он намекал, — сказал Машат. — Не обижайтесь, но, возвращаясь к теме нашей беседы, я не могу уразуметь: какие выводы вы делаете из программного заявления кардинала?

— Единственное и самое логичное заключение, господин старший нотариус. Как в библии сказано: «Порази пастыря, и стадо его разбредется». — Младший Холло опять опрокинул рюмку в рот и стал играть с ней, любуясь оставшимися на дне капельками. — Сегодня ночью надо с ними покончить, — сказал он. — С обоими — и с Дьере и с Форгачем.

Машат вытаращил глаза:

— Вы так считаете?..

— Да, именно так. Люди для этого у нас есть. Сначала покончить с ними, потом — в пруд!

Машат почувствовал, как его затошнило. Он с трудом удержал обильную горькую слюну, вытащил носовой платок и стал вытирать пузырьки, появившиеся у него на губах.

— Господи боже! — взвизгнул он. — И… и кто может пойти на такое страшное дело? Неужели вы?

— К черту! — поморщился младший Холло. — До этого я еще не дошел. Дымный сделает… Говорит, что пороком сердца не страдает. У него есть опыт. Сапоги свои и брюки он и добыл таким образом во время облавы в Будапеште, на улице Пратер или где-то там еще… Да и зол он, так зол, что его чуть кондрашка не хватает, едва только он слышит это слово — «Дожа». И неудивительно, высоко взлетел — низко пал. А тут еще женщины, бабы из Дожа, не пожалели для него ногтей. Рожа у него теперь такая, будто он с кошками ночевал. Так вот, Дымный обделает все, что надо. Договорились?